Взятие Рейхстага
(Их ветер в дали унесёт)
Николаю Губенко, автору фильма «Подранки», посвящается
На фоне титров звучит мотивчик:
…Их ветер в дали унесёт, А рядом тихо проплывает Красавец белый теплоход… Оп!.. Оп-па!.. Ножку!..
Эта мелодия из фильма Николая Губенко «Из жизни отдыхающих» — лейтмотив всей киноновеллы и возникает на её протяжении отрывочно несколько раз фоном.
* * *
Детский дом. Актовый зал.
В зале дети разных возрастов.
На последнем полупустом ряду сидит девочка, лет 12—13. Она ни с кем не общается.
Остальные дети, собравшиеся в зале на кукольный спектакль, перекрикиваются, дурачатся, стоит гул и гам.
На предпоследнем ряду, прямо перед девочкой — свободное место, на которое пробирается мальчик, выглядящий заметно младше Сони. Ему нужно именно на это место.
— Куда лезешь. На ногу наступил.
— Переживёшь.
— Твоя Сонька сзади сидит, туда и при.
— Щас получишь, козёл.
Начинается небольшая потасовка.
— Иванов, усаживайся уже, — кричит пионервожатая в галстуке, совсем молоденькая, по прозвищу «Малáя».
Иванов перепрыгивает через колени последнего препятствующего и садится перед Соней.
Девочка не обращает внимания на перебранку, возникшую из-за неё. За её креслом окно, в которое она и смотрит, сложив руки на спинке сидения и поджав одну ногу со сморщенными чулками.
— На спор — не сбудется, — Иванов протягивает Соне кулак, та отвлекается от своего разглядывания за окном и пытается разжать кулак. Кулак не разжимается, но Иванов поддаётся и широко улыбается. На маленькой ладошке — красная ленточка.
— Тебе влетит, ты скоро весь свой галстук разрежешь, — Соня берёт аккуратно, чтобы никто не заметил красную ленточку, зажимает в свой кулак.
— Сопру у кого-нить.
* * *
За кулисами актёры готовятся к спектаклю. Открывают свои сундуки, достают декорации и кукол.
— Что играем сегодня? — спрашивает у коллег актёр со следами нескончаемого застолья на лице.
— В автобусе надо не отсыпаться, а зав. труппой слушать.
— Когда ещё спать настоящему актёру, как не во время инструктажа, — он достаёт из ящика Петрушку и куклу с синими волосами — Мальвину. Мальвину аккуратно кладёт на стол. Петрушку надевает на руку.
Петрушка (рыдая над телом Мальвины):
— Я любил Офелию как сорок тысяч братьев, и вся любовь их не чета моей. (Поворачивает Петрушку к рядом стоящему актёру, разбирающему свой ящик). Скажи, на что ты в честь её способен?
Актёр отмахивается.
Петрушка:
— Нет, скажи…
* * *
— Ни фига не сбудется, — настаивает Иванов, — когда похоронка на батю пришла, мы с мамкой, пока она не померла, каждый день свечки ставили, и всё просили… просили…
— Это не то. Свечки или за упокой, или за здравие ставят… А мне надо, чтобы меня нашли…
— Дык, к стенки их давно поставили, — вмешался рыжий пацан, сидящий рядом с Ивановым, и протянул свои коричневые от орехов ладошки к Соне, вытирая их о её застиранное платье.
— Дурень, убери грабли, — она оттолкнула протянутые к ней руки.
— Они не мажут, — он гордо посмотрел на свои руки, — это трудовые мозоли.
— Конопатый, ты бы заткнулся, — пригрозил Иванов, — это твоих, может, к стенке, врагов народа, а её родаков — немцы на работы увезли, — поворачивается к Сонечке:
— Чё с ними станет? Наши, поди, освободили всех, скоро объявятся.
Сонечка вздохнула и опять посмотрела в окно.
— Ты чо гниль разводишь? — затараторил рыжий, пытаясь ударить Иванова, который ловко увернулся, — это Малáя, говорют, вражье отродье, — они посмотрели на совсем ещё юную пионервожатую, которая стоит в проходе.
— Тока ленточки твои не помогут, надо письмо написать, хоть на старый адрес, а? — продолжил Иванов, пытаясь посмотреть в глаза Сонечке, которая опускает взгляд:
— Там другие люди ещё с войны живут, — спокойно, точно сама себе, произносит она.
— А мои мож герои, мож они в партизаны ушли, — не успокаивается рыжий.
— Герои, герои… до сих пор партизанят… Ладно, дай один решик, — попросил Иванов.
Рыжий пацан скрутил дулю.
— Нет уже, пойди, ссыкло, сам натырь. Чем по деревьям для девчонки бантики развешивать… Там знаешь, какая там собачина… — он широко расставил руки.
* * *
За кулисами.
Уже установили декорации — картонный Берлин.
Петрушка произносит над лежащей неподвижно Мальвиной:
— Я знать хочу, на что бы ты решился? Рыдал? Рвал платье? Дрался? Голодал? Пил уксус? Крокодилов ел? Всё это могу и я. Ты слёзы лить пришёл?
Зав. труппой, в кожанке:
— Прекрати в куклы играть. Доставай свой реквизит… Сегодня «Взятие Рейхстага» играем. Настраивайся…
Петрушка (обращаясь к зав. труппой):
— Лаэрт, откуда эта неприязнь? Мне кажется, когда-то мы дружили.
Зав. труппой неожиданно воспаляется:
— Сука, тебя давно пора к стенке… про тебя уже неоднократно спрашивали… Театр — это идеологическая организация, а не балаган.
Петрушка (кивает):
— «А играющим дуракам запретите говорить больше, чем для них написано».
Зав. труппой:
— Да я тебя сейчас…
Идёт на него с угрожающим видом.
Актёр, опустив Петрушку (спокойно):
— Как всё меняется… Раньше, в окопах, ты мог мне только в спину выстрелить, а теперь ты герой… можешь, глядя прямо в глаза…
Зав. труппой отступает и обращается ко всем актёрам, которые все на него смотрят, следя за происходящим:
— Начинаем. (Машет рукой). Поднимай занавес.
* * *
Актовый зал. Дети ёрзают на стульях, переговариваются, иногда перекрикиваются, сквозь гул слышно, что идёт какое-то представление, голоса со сцены.
* * *
Голос диктора:
— Бойцы отдыхали перед решающим боем.
На сцене кукольные бойцы, прижавшись друг к другу плечами, раскачиваются и поют песню — бьётся в тесной печурке огонь…
* * *
Кабинет директора детского дома.
За столом сидит мужчина средних лет, что-то пишет.
В дверь один раз стучит и сразу заходит девушка, это пионервожатая «Малáя». Мужчина переворачивает листок написанной частью к столу.
Малáя:
— Александр Владимирович, без Вас не справляемся.
— Сейчас иду.
Девушка стоит в дверях. Посмотрев на неё, он кладёт исписанный листок в стол, закрывает ящик на ключ и поднимается.
Подходит к дверям, где ожидает пионервожатая, залихватски хлопает её по попе, та довольно хихикает, и они выходят.
* * *
За кулисами.
Зав. труппой проходит на полусогнутых, чтобы не было его видно в зале, мимо сидящих на табуретках актёров, держащих на каждой руке по солдату, надетых как варежки. Актёры поют.
Зав. труппой шипит:
— Где костёр?
Кто-то поднимает вверх костёр, сделанный из разноцветной бумаги.
Зав. труппой (шёпотом):
— Дым… дым.
Кто-то подползает под костёр, затягивает папиросу, выпуская клубами дым над костром.
Зав. труппой (шёпотом):
— Фашисты, приготовились!.. — машет рукой.
Слева в кулисах стоят два актёра с четырьмя фашистами в касках на руках — машут головой, подтверждая готовность.
Зав. труппой оборачивается в другую сторону, ищет глазами.
— Где флаг победы?
В правой кулисе стоит актёр (Петрушка), у него в руках марионетка в форме советского солдата, марионетка вытаскивает из-за пазухи кукольный флаг и машет им.
Зав. труппой, успокоенный, вздыхает и уходит вприсядку в левую кулису. Выпрямившись и проходя мимо, хлопает по плечу актёра с фашистами на руках.
* * *
В актовом зале.
По проходу ходят педагоги, раздавая подзатыльники всем попавшим под руку ребятишкам. Получившие затрещину временно успокаиваются, но как только педагог занимается кем-то другим, тут же начинают хулиганить, подскакивая, с кем-то переговариваясь и перекрикиваясь, плюя друг в друга и тому подобное.
Иванов Сонечке:
— Может, смоемся? Пока все здесь, ленточку повяжем.
Любитель орехов (вмешивается):
— Как ты смоешься… От Малóй (смотрит на пионервожатую) можно, а от Пеликана (смотрит на директора) — фиг. Так треснет, что башка расколется как грецкий орех. Малáя небольно бьёт, она из наших, детдомовских. Пеликан её пожалел и оставил, болтают идти ей некуда…
Соня отворачивается и опять смотрит в окно, подняв одну ногу на сидение.
Любитель грецких орехов пытается заглянуть ей под юбку. Иванов, заметив это, бросается на него с кулаками. Происходит потасовка. Соня смущённо опускает ногу.
Со сцены доносится текст:
— Капитан… Вашей роте выпала большая честь водрузить знамя победы над Рейхстагом.
— Служу Советскому Союзу!
Соня:
— Шухер, Пеликан смотрит.
Мальчишки перестают драться, с наигранным интересом смотрят в сторону сцены, поглядывая искоса в проход на Пеликана.
На сцене — задник поднимается. За ним ещё одно игровое пространство, где в качестве второго задника высится здание, на котором написано «Рейхстаг».
Весь зал общим выдохом издаёт:
— У-у-у!..
В окошечках Рейхстага вспыхивают огоньки и слышны автоматные очереди. На переднем плане копошатся куклы советских бойцов. Они все лежат, направленные в сторону Рейхстага, в руках у них оружие. Звуки стрельбы, взрывов, артиллерии и прочее.
Все дети в зале замерли, глаза их загорелись.
* * *
За кулисами.
Рабочие сцены и все свободные из членов труппы озвучивают стрельбу. Они стучат по тазикам, кастрюлькам, мискам, крутят специальные трещотки… Изображают голосом.
На авансцену выходят два актёра. В руках у них марионетки в форме советских бойцов.
Первый:
— Нам так просто не пробраться на крышу, в здании засело много фашистов.
Второй — … (невнятно, не слышно за грохотом имитируемой стрельбы)
* * *
Глаза Сони прищурились.
Она прошептала:
— Бей фашистов.
Иванов обернулся, всматривается в шевелящиеся губы Сони.
Иванов кричит в зал:
— Бей фашистов!
Рыжий любитель орехов достаёт из кармана орех и кидает его в сторону сцены.
— Ты ж говорил у тя нет?
Тот не отвечает, а сильно размахнувшись, бросает ещё один орех в Рейхстаг.
— Недолёт, — кто-то кричит.
Некоторые дети встают и начинают бросать у кого что есть — бумажки, карандаши, плевать из трубочек, кидать из рогаток в сторону сцены. Все зрители начинают кричать, топать, свистеть, заглушая звук искусственной стрельбы. Один мальчишка снимает с себя ботинок и запускает им в бумажный Рейхстаг. Ботинок ударяется об картон, декорация накренилась.
Раздаются возгласы:
— Ура, вперёд!..
Свист.
Дети подскакивают со своих мест и всей толпой, толкая друг друга, рвутся к сцене.
Актёры с куклами успевают отпрыгнуть, и толпа, разломав первую преграду декораций, ринулась на Рейхстаг. Дети начинают дерибанить, ломать, разрывать на кусочки Рейхстаг.
Оставшиеся в зале кричат:
— Ура, победа.
Зав. труппой в правой кулисе:
— Это же госсобственность…
Но вокруг все — и дети, и актёры, и учителя, поддавшись настроению детей, радуются, обнимаются:
— Победа.
* * *
В последнем ряду Сонечка. Слёзы текут у неё по щекам. Она отворачивается и смотрит в окно.
За окном поздняя осень, листьев на деревьях уже нет. Голые серые ветки. Только одно дерево выделяется яркостью — искалеченный временем и возрастом дуб. На ветках этого дуба развеваются красные ленточки, яркие и полувыцветшие — загаданные желания.
* * *
Панорама крымских гор. Звучит песня:
Здесь хорошо, — вы мне поверьте, Внизу шумит морской прибой. А надо мной гора Ай-Петри В сиянье дымки голубой…
Лехаим
(киноновелла)
Возле большой входной двери, над которой написано «Континентальная кухня», стоит старик в мятом парадном костюме, на груди у него ордена, в руке маленький букетик светло-фиолетовых гиацинтов. Он задерживается несколько секунд на пороге, прокашливается, приложив сморщенный кулачок ко рту, выпрямляет спину и резким движением открывает дверь.
В холле ресторана толпятся люди, несколько групп, ожидая приглашения метрдотеля (который их рассаживает и проводит к столикам) в зал. Впереди, всех оттесняя, полная женщина с ребёнком лет восьми. Черноволосый кучерявый мальчик хнычет и тащит в зал мамашу, та его одёргивает.
Из зала слышно, как объявляют:
— Для наших гостей с Украины исполняется эта песня.
Старик с орденами озирается и, видя проходящего метрдотеля, обращается к нему. Тот наклоняется, чтобы расслышать, потому что из зала уже громко доносится песня «Семь сорок».
Метрдотель (на идиш) — Вус кен их фюр зи тун?
Старик — Э-э-э?..
Метрдотель (спохватившись) — Минуточку.
Мальчик начинает очередное завывание, дёргая свою толстую мамашу за рукав. Старик в орденах достаёт из кармана конфету-леденец и протягивает скандальному мальчишке.
С морщинистой ладони пухлая рука хватает конфету в потёртой обёртке.
Голова мальчишки дёрнулась от подзатыльника, который он тут же получил от мамаши, губы его скривились теперь уже в настоящем плаче.
Мамаша (на идиш) — Не бери у гоев. (Внизу кадра субтитры — перевод этой фразы на русский)
Но мальчишка быстро разворачивает конфету и засовывает себе в рот, продолжая плакать и пускать конфетные пузыри.
Старик заглядывает в зал и, видя там своих знакомых, направляется к дальнему длинному столу в углу возле окна.
За столом некоторые привстали навстречу однополчанину. Все уже подшофе.
Старик протягивает руку с гиацинтами. Трясущаяся женская рука принимает букетик и подносит к носу.
Она вдыхает в себя аромат:
— Мои любимые. Ты помнишь…
Старик довольно потирает руки.
Кто-то уже протягивает ему рюмку и огурец.
— Штрафной, штрафной!.. — все в один голос.
Старик вздрагивает и сжимает так сильно огурец, что тот брызнул.
— Ничего, ничего, — говорит старушка, вытирая салфеткой лацкан своего пиджака с орденами, — огурцы слишком мягкие, приезжайте ко мне, у меня хрустящие… все как на подбор… Ладно, ладно, дома застираю… Нешто… Просто… выпьем… за встречу.
— Лехаим, — доносится с другого столика. Зазвенели фужеры.
Уже поднося рюмку ко рту, старик осматривает стол. Обычная закуска — всё как надо — солёные огурчики, какие-то мясные нарезки, салатики, сало, водка.
С краю, в торце стола, стоит стопка с водкой, накрытая мацой.
Старик (опуская рюмку, громко) — Это — что?
Ветеран — Вань, тише… да не начинай ты… ну не принесли они хлеба, ну и ничего страшного.
Второй ветеран (в сильном подпитии) — Да должен быть здесь хлеб, надо попросить (кричит, поднимая руку) — Официант!..
Ветеран — Да бросьте, какая разница, неудобно…
Второй ветеран (разгулялся, очень громко, как раз в паузе между музыкой) — Вань, ты бы видел, какую они рожу скорчили, когда мы сало заказали… (Слово «сало» он произносит с особенным вызовом.)
Старик Ваня оборачивается, замечая, что все посетители оторвались от своей трапезы и с интересом смотрят в сторону их столика.
Старушка-ветеран набрасывает салфетку, которой вытирала свой пиджак, на тарелку с салом и заискивающе улыбается еврейскому семейству за соседним столиком. Те в ответ приветливо поднимают свои бокалы в воздух, как бы приглашая выпить. Старушка быстро, одним махом, выпивает свою стопку водки и переворачивает её, показывая, что выпито всё до дна. Мужчина за соседним столиком ставит свой бокал на стол и беззвучно ей аплодирует.
Второй ветеран (замечая неловкость, вполголоса) — Целый час несли, наверное, на рынок бегали… (он хихикает)… (примирительно) Вот… сервис. (Он поднял указательный палец.)
Голос музыканта — Для наших гостей, ветеранов за девятым столиком, исполняется эта песня.
Псой Короленко за пультом, он играет и поёт «День Победы».
Тог фун дэм ницохн Шмэкт мит блай азой От дэр йонтэв Эр из юнг унд эр из грой От дэр йонтэв Фрэйд ун трэрн ун фартрой Дэм ницохн! Дэм ницохн!..
Текст песни на идише, напоминает немецкий язык.
Ветеран Ваня растерянно смотрит на однополчан, которые, ничего странного в происходящем не находя и не замечая, в такт музыке кивают головой, пытаясь даже подпеть на русском языке в месте, где должно быть словосочетание — «День Победы» (тог фун дэм ницохн).
Еврей-хасид от соседнего столика подходит со своим бокалом белого вина к столику ветеранов и тоже в такт музыке размахивает своим бокалом.
Он наклоняется над ветераном Ваней, обнимает его за плечи:
— Я хочу с вами выпить за победу. Именно с вами. Среди вас тоже бывают хорошие люди…
Он выпивает свой бокал и переворачивает его так, как это делала старуха, показывая ей, что он всё сделал по ритуалу. Его жена, сидящая за соседним столиком, неодобрительно качает головой и машет ему, чтобы тот немедленно вернулся на место.
Второй ветеран, уже совершенно пьяный, поднимается и обнимает хасида.
— Спасибо вам, спасибо… за добрые…
Он еле держится на ногах и почти падает, хасид его поддерживает и пытается усадить, но тот лезет целоваться.
— Это не все понимают… у нас один однополчанин… за драку с применением оружия… он выстрелил в комиссара Бронштейна. Когда тот сказал, что гои не воюют, сидят в Ташкенте… ума нет… способны быть только пушечным мясом…
Ветеран Ваня растерянно смотрит на старуху, та игриво подмигивает и подпевает — День победы-ы-ы…
Ваня отворачивается и смотрит в окно.
За окном — привычная Москва, обычная жизнь. Проходят два хасида в шляпах, они куда-то торопятся и на ходу разговаривают. Вот какой-то человек в кипе разговаривает по мобильнику. Мимо проезжают машины, и за рулём — люди с пейсами.
Толстая еврейка опять даёт подзатыльник своему хныкающему отпрыску, тот пускает шоколадные слюни.
Вокруг — все надписи, реклама на иврите.
Голос пьяного ветерана (за кадром) — «Говорят, что гои медали купили…»
* * *
Красная площадь.
На мавзолее надпись на иврите.
На башнях Кремля шестиконечные звёзды. И золотые семисвечники — меноры.
Громко звучит песня «День победы» на идише.
«Их ветер в дали унесёт…»
Имя Ирины Легкодух хорошо знакомо читателям «Солнечного ветра» по её предыдущим публикация в нашем журнале. Многим запомнилась выдвинутая ею оригинальная версия о происхождении знаменитого марша «Прощание славянки», широко обсуждаемая ныне в Интернете. С большим нетерпением читатели ждут и продолжения её увлекательного эссе под названием «Брызги алмазных струй», в основе которого лежат воспоминания об её встречах со многими хорошо ныне известными людьми, такими разными, но неизменно талантливыми и яркими.
Её детские и юношеские годы прошли в Крыму, в Симферополе. Неповторимая атмосфера нашей самой южной культурной столицы в значительной степени определила и всю её последующую жизнь. Так получилось, что именно Ирина Легкодух стала организатором самого первого в Советском Союзе рок-фестиваля, собрав в Симферополе дотоле мало кому известных мальчишек, чьи имена теперь знает у нас в стране каждый. Именно ей принадлежит идея установить в Симферополе памятник Неизвестному Поэту — памятник всем тем музыкантам и писателям, художникам и поэтам, всем тем потрясающе талантливым людям, которым не суждено было вписаться в новые реалии и которые так и ушли, навсегда оставшись «неизвестными».
Начав свою творческую деятельность в качестве театральной актрисы, Ирина Легкодух проявила себя в дальнейшем как талантливый киносценарист — со своим, легко узнаваемым, «почерком». Её киносценарии, весьма далёкие от общепринятых в наше время «сериальных» стандартов, зачастую парадоксальны, но неизменно оригинальны. Надо надеяться, что публикуемые две миниатюры — а журнальный формат, увы, не позволяет рассчитывать на нечто большее, нежели миниатюры — дадут всё же читателям «Солнечного ветра» возможность в полной мере оценить её самобытный талант.
Валентин Антонов