часть перваячасть втораячасть третьячасть четвёртая

* * *

Прошло 40 лет. В один из дней позвонил сын:

— Папа, — сказал он, — мама умерла.

Я молчал, не зная, что сказать. После паузы он добавил, опережая мои вопросы:

— Мама просила, чтобы ты не приезжал. Она хотела, чтобы ты помнил её молодой, такой, какой она была, когда вы расстались

* * *

Сейчас, вспоминая о прошлом, я понимаю основную причину нашего развода. После юношеского любовного угара наступил быт. Ей нужен был мужчина, который взял бы на себя все бытовые проблемы, который, при всеобщем дефиците, мог «достать» всё необходимое, мог сделать её жизнь такой, какой она себе представляла, чтобы она могла заниматься только своими женскими делами. Я ничего этого не умел, более того, даже не понимал, что необходимо женщине. Меня интересовали только мои «игрушки». Я думал о творчестве, быт меня не интересовал. Я должен был родиться в XIX веке в богатой семье, чтобы не думать о быте. В наше же время я мог бы устроить такую же ненормальную женщину, как я, которая тоже не интересовалась бы бытом и которая восхищалась бы моими талантами. Между прочим, такие женщины ещё бывают. У моего товарища, в частности, такая жена.

Но вернёмся к моему грустному рассказу.

За прошедшие 40 лет моя жизнь изменилась коренным образом. Я многому научился, хотя, между нами говоря, я не гожусь для обычной жизни, чего обычно хотят жёны.

После развода я несколько лет жил с родителями такой же жизнью, как до женитьбы. Я вспомнил свои увлечения, в частности, живопись. Я начал посещать студию живописи при Доме учёных. Руководил студией настоящий действующий художник. Он не навязывал свою волю, давал нам полную свободу. Только иногда делал замечания по технике живописи и отвечал на наши вопросы. Однажды кто-то спросил его, какими красками лучше пользоваться, чтобы со временем картина не потемнела.

— Пишите, чем хотите и как хотите, и не думайте о будущем. Если вам удастся написать шедевр, потомки найдут способ всё восстановить, — сказал он.

Это был жестокий и абсолютно правильный совет.

Однажды он подошёл ко мне, посмотрел на мой натюрморт, и сказал:

— Ларионов!

Для меня это был верх похвалы, так как я любил писать яркими красками, поэтому он, шутя, сравнил меня с выдающимся художником-колористом.

Со студией мы выезжали на пленер, устраивали выставки.

Со временем я уже писал не хуже некоторых профессиональных художников.

Одну из своих картин я подарил знакомым. Они повесили её на стену. Однажды, придя к ним в гости, я не увидел свою картину. Оказалось, что их родственник, профессиональный художник, предложил улучшить мою картину. В результате картина была испорчена, и хозяева выбросили её.

— Извини, — сказал хозяин, когда я поинтересовался о картине.

— Что ты! — говорю, — для меня это большой комплимент, что профессиональный художник испортил мою картину.

Когда сын заканчивал занятия в художественной школе, я встречал его и провожал до автобуса, который шёл в микрорайон, где он жил с мамой. Встречаясь с сыном, я старался накормить его. Я помнил, что жена не любит готовить, и представлял, что сейчас сын питается одной вермишелью и жареной картошкой.

Однажды я повёл сына в ресторан и заказал жаркое в горшочках. Это было фирменное блюдо этого ресторана. Готовилось жаркое в керамических горшочках, с черносливом, и напоминало жаркое моей мамы. Подавалось жаркое прямо в горшочке. Вместо крышки горшочек закрывала лепёшка. Сыну жаркое очень понравилось. Я смотрел, как он с аппетитом кушает, и у меня щемило сердце. После того случая мы часто заходили в этот ресторан, чтобы поесть жаркое.

— Может быть, покушаем жаркое в горшочках? — предложил я сыну и в этот раз.

— Мама просила сегодня не задерживаться.

Подошёл нужный автобус, и сын, помахав мне рукой, пошёл к автобусу. Я смотрел на худенькую фигурку сына, и в который раз сердце моё сжималось от обиды за всё, что с нами случилось.

А депрессия, между тем, меня всё не отпускала.

Боли в животе не переставали ни днём, ни ночью, не было сил, да и не хотелось двигаться. Часами я лежал на диване и смотрел в потолок. Иногда у меня случались нервные припадки, и я терял сознание. В больнице, куда меня отвозила скорая помощь, однажды даже поставили диагноз сердечной недостаточности. Врачи подозревали также язву желудка, хотя рентген ничего не показывал. По ночам мне снились страшные сны, которые повторялись в разных вариациях многие годы.

Мне очень, очень много лет. Может быть, двести или триста. Я остался совсем один, ни близких, ни знакомых уже давно нет. Поэтому в душе страшная тоска и камень на сердце. Я с молодой женщиной иду по Одессе. Вернее, я знаю, что это Одесса, но всё совсем другое. Какие-то пустынные улицы, высокие цветные здания. «Сейчас будет море», — догадываюсь я. И точно, впереди открывается вид на море. В море большой, в полнеба, красный парус. Начинаю просыпаться и пытаюсь домыслить во сне хороший конец, как я это делал в детстве. Но ничего не получается, и я просыпаюсь окончательно. Но тоска и тяжесть в груди так и остались в тот день и потом часто возникали, казалось, без видимой причины.

Сын пошёл в школу и не возвращается. Я иду его искать, но его нигде нет. Может быть, он поехал к моим родителям? Но его и там нет. Просыпаюсь в страхе.

Я знаю, что Наташа умерла, и вдруг она приходит, молодая, живая и здоровая, но мне страшно, я чувствую неясную тревогу и боюсь до неё дотронуться…

Я постоянно думал о ней, в который раз обдумывал наши отношения в прошлом. Мне необходимо было повидать её, не знаю зачем. Мне казалось, что я успокоюсь, повидав её. Несколько раз я приезжал к их дому ко времени, когда она должна была идти на работу, как мальчишка прятался за деревьями и ждал, когда она выйдет. Один раз я увидел её. Не знаю, что я ожидал. Она была такая же, как всегда. Только носила парик по тогдашней моде. Спокойствия я не получил. На что я надеялся, не знаю. Я считал себя гордым человеком, но вдруг, к ужасу своему, почувствовал, что стоит ей позвать меня, и я поползу за ней…

Для чего природа придумала любовь? Не понимаю. Разве она возвышает человека, как говорят поэты? Я вижу и читал в литературе, что часто человек ради любви идёт на унижение, на подлость, а то и на преступление, вплоть до убийства. Разве это нужно природе?

Я начал искать утешение в женщинах. Кроме того, я мечтал отомстить моей бывшей жене таким образом. Но ничего у меня не получалось.

Просто гулять с женщинами я не умел, влюбляться у меня тоже не получалось, хотя многие женщины мне нравились, и я вроде бы многим нравился, уж и не знаю почему.

В соседнем отделе работала женщина моего возраста. Звали её Галя. Она была замужем и имела ребёнка. Муж её был лётчиком, и его уволили за пьянство. От этого он начал пить ещё больше и превратился в настоящего алкоголика. Галя страдала, но, как это часто бывает, не бросала его и не изменяла. Она мне нравилась, да и я ей нравился, но больше, чем обычный флирт, она не допускала. Если бы она захотела, наши отношения вполне могли бы закончиться женитьбой.

Ещё один случай, который мог закончиться женитьбой. Судьба и в этот раз была ко мне благосклонна. У меня в подчинении работала дочь нашей сотрудницы. Это была тихая несчастная девочка. После перенесённого полиомиелита она сильно хромала, вообще была некрасива, с грубыми крестьянскими чертами лица. Была она замужем, потом развелась. Её бывший муж ревновал её ко всем и устраивал ей скандалы. Часто она стояла у меня за спиной, молча наблюдала, как я работаю, и вздыхала. Мне было её жалко, и я иногда подумывал: «А, может, и в самом деле, жениться на ней?» Представляю, какая это была бы пара! И это при том, что мне всегда нравились сексуальные женщины. Кстати, потом выяснилось, что она распространяла нелепые слухи о наших отношениях, что с моей наивностью послужило мне ещё одним уроком.

Была ещё одна девочка, с которой у меня были дружеские отношения. Она, как и я, увлекалась музыкой и живописью, она подхватывала все мои увлечения, и казалось бы, чего ещё желать? Но она совсем не привлекала меня, как женщина.

У меня в отделе было много молоденьких женщин, и они мне нравились. Однажды на каком-то празднике, а мы, как все в то время, отмечали праздник всем отделом, рядом со мной оказалась Оленька. Она была только после техникума, была замужем и имела уже ребёнка. Под конец вечеринки я сказал ей:

— Давай погуляем возле моря.

С этого начался наш роман. Гуляя по пустынному берегу, мы болтали и смеялись, и вдруг неожиданно для самого себя я обнял её. Оленька как будто ждала этого. Лицо её сияло. Она отстранялась от меня, будто не веря в то, что произошло, и вновь бросалась ко мне.

После этого случая наши прогулки стали регулярными. Я старался выбирать безлюдные места, чтобы дать волю рукам.

— Какие у вас руки! — шептала она задыхаясь.

Всё во мне ей нравилось. Впервые я чувствовал себя любимым мужчиной.

Так продолжалось довольно долго, а я всё думал о более близких отношениях. Как это сделать, я не знал. Я ещё был неисправимым романтиком. «Вдруг она обидится, — думал я. — Она меня любит, а я, скотина, хочу только одного». Своими сомнениями я поделился с товарищем. Он не дослушал меня и нарочито грубо сказал:

— Что ж ты мучаешь девочку, интеллигент собачий! Давно пора трахать девчонку, а ты телишься! Я дам тебе ключи от моей квартиры, днём там никого нет, так что давай тащи её и не будь кретином.

По совету опытного товарища я купил бутылку коньяка и плитку шоколада, одну, как посоветовал товарищ, и стал ждать подходящего случая. Такой случай вскоре представился. Гуляя в очередной раз, я сказал:

— Здесь недалеко живёт товарищ, у меня есть ключи, давай зайдём, посидим, поболтаем, а то надоело прятаться.

Когда мы поднялись к его квартире, мы услышали за дверью голоса. Я забыл предупредить Оленьку, что товарищ живёт в коммунальной квартире, а это были голоса соседей. Оля сильно испугалась, схватила меня за руку и наотрез отказалась идти. Руки её были холодные, она вся дрожала.

На этом, собственно, и закончился наш роман. Когда в очередной раз я предложил Оленьке погулять, она, смущённо улыбаясь и отведя глаза, тихо сказала:

— А зачем? Только раздразните, — и потом, видя мою растерянность, добавила, уже глядя мне в лицо. — Не обижайтесь. Мне было с вами хорошо. Просто нам разное нужно.

Так она поняла мою нерешительность.

Я потом часто вспоминал Оленьку. Она помогла мне избавиться от чувства неполноценности и понять, что женщина всего лишь человек и, как всем человекам, ничто человеческое ей не чуждо.

Когда папа узнал, что я имею дело с замужними женщинами, он сказал:

— Никогда не думал, что ты будешь себя так вести. Ты хочешь иметь проблемы с их мужьями?

Я и сам никогда не предполагал, что так может быть. Я явно терял реальность и делал глупость за глупостью. Я перестал воспринимать адекватно окружающую действительность. Надо было срочно что-то делать. Моя энергичная сестра предложила переехать к ней, надеясь, что, уехав из Одессы, я скорее успокоюсь. Она с семьёй жила в Кишинёве. Родители уже были в преклонном возрасте, и по этой причине тоже желательно было быть поближе друг к другу.

Так я оказался в Кишинёве.

Сестра не медлила, и вскоре к ним в гости стали приходить женщины со своими испуганными дочерьми на выданье. Но мне никто не нравился. А нравилась мне соседка сестры, разведённая молодая женщина.

Я начал заходить к ней. Мы ходили на концерты и в театр. Но я не увидел в ней желания сблизиться. Работала она в министерстве, и, вероятно, у неё уже был кто-то. Она хорошо и богато одевалась, и, конечно, я был ей не пара. Только, как товарищ.

И вот вдруг случилось чудо. На моей выставке картин ко мне подошли две девушки. Лиля, как звали одну из них, мне сразу понравилась. На моё счастье она не была замужем. Лиля была девушкой продвинутой. Служила она в Академии наук и работала над диссертацией. Она хорошо разбиралась в живописи, правда, нравилось ей больше абстрактное искусство и, в частности, Пикассо. И хотя я писал в стиле художников конца XIX века и ничего не понимал в абстракционизме, но её мнение мне как-то импонировало. Ко всему, Лиля была девушкой доброй, спокойной, как раз такой, какие мне нравились. Жила она с родителями. Я всё чаще заходил к ним, и вскоре мы начали говорить о женитьбе.

На свадьбу приехали мои родственники из Одессы. Лиля всем понравилась, и они радовались, что у меня наладилась нормальная жизнь. Лиля была на 15 лет младше меня, не была отравлена советским образом жизни, к тому же я уже имел опыт общения с женщиной. Так что наши семейные отношения сразу стали нормальными. Впервые за много лет я перестал заглядываться на посторонних женщин. Да и к чему чужие женщины, если моя женщина всегда рядом.

Вскоре появилась дочка. Я всегда мечтал о девочке, и вот сбылось. Я опять начал фотографировать, начал шить для дочки разные наряды. Во мне проснулись папины гены. Папа ведь был портным, и я сразу начал шить. Мы покупали модный в то время литовский журнал «Силуэт», в нём были готовые выкройки, и по этим выкройкам я шил. Начал со спального мешка. В Кишинёве был магазин для любителей поделок. Я купил там кучу обрезков искусственного меха и из них сшил спальный мешок. Теперь дочка могла спать на улице под нашими окнами. Кстати, когда у сына появился ребёнок, этот мешок послужил и для моего внука.

Я вспомнил, когда сын должен был жениться, позвонила Наташа:

— Ты знаешь, что у Саши скоро свадьба? Я хотела тебя просить, чтобы ты не приезжал на свадьбу. Я потом пришлю их к тебе. Ты не обидишься?

— Да нет, я всё равно не смог бы приехать. У меня в это время очень важная командировка. Так что не волнуйся. Я не испорчу вам праздник.

И я поспешно положил трубку. Странно, но ни обиды, ни возмущения у меня не было. Я и сам не хотел ехать, чтобы не видеть её в окружении её новых знакомых и новых родственников. Ведь все её настоящие родственники и старые друзья отвернулись от неё.

Дочка подрастала и вскоре пошла в первый класс, потом во второй и в третий.

К этому времени началась горбачёвская перестройка. Националисты в Молдавии подняли головы. Впервые в истории главными своими врагами националисты считали не евреев, а русских. Странно было видеть надписи: «Русские убирайтесь в свою Россию!», «Смерть русским!» и прочие. Начались нападения на русских. Однажды, когда жена ехала в троллейбусе, зашли несколько молодчиков с палками и приказали всем русским «выметаться» из троллейбуса. Жена говорила по-молдавски, но на всякий случай в панике вышла со всеми русскими. Русские начали уезжать из Молдавии. Наши русские друзья собрались уехать в Ленинград и звали нас с собой. Но мы решили, если менять место жительства, то уж коренным образом. В Америку нас не брали, об этом позаботились израильские политики. В Германию я не хотел. Я ещё помнил немецкую речь из наших фильмов и знаменитую фразу: «А теперь мы будем вас немножечко вешать». Пришлось ехать в Израиль. Сын же со своей семьёй, с мамой и родителями жены через несколько лет уехали в Германию. Жена сына русская, и они опасались, что в Израиле им будет, мягко говоря, не очень уютно.

[…]

Прошёл год, как мы приехали в Израиль. Я безуспешно пытался найти работу сначала по специальности, потом что-то близкое, но всё было без результата. Единственное, что ещё можно было найти — это работа по уборке, но когда я представлял себе, что на виду у всего города буду подметать улицу, мне становилось нехорошо. Жена, правда, работала, но всего на четверть ставки и простым лаборантом, при её университетском образовании. Так что денег катастрофически не хватало даже на еду. Мы на всём экономили, питались самыми дешёвыми продуктами: куриными крылышками, второсортными овощами, ну, и так далее и тому подобное. О таких продуктах, как рыба, которую жена очень любила и постоянно употребляла даже в голодном Союзе, естественно, не могло быть и речи. В конце недели, когда цены падали, мы ездили на рынок за покупками. Я обычно ждал жену у входа, а она приносила очередной мешочек и складывала у моих ног. Бывало, что жена долго не возвращалась. Это раздражало, я не понимал, что можно делать на базаре, когда нет денег. Однажды я не выдержал и пошёл искать жену. Я увидел её издалека у прилавка продавца рыбы. Прилавок был завален свежей рыбой, обложенной льдом, а на полу стояли, о чудо, баки с живой рыбой. Жена стояла в оцепенении и немигающими глазами смотрела на всё это богатство. В её позе было столько тоски и безысходности, что у меня защемило сердце и к горлу подступил ком. Я не решился подойти, вернулся на своё место и стал терпеливо ждать возвращения жены.

На следующий день я пошёл устраиваться на работу уборщиком.

С тех пор прошло несколько лет. Я и жена уже давно работаем по специальности, так что материально мы не нуждаемся. По традиции в конце недели мы ездим на рынок, но теперь уже редко когда, жена не покупает живую рыбу. Потом, когда я слышу, как жена на кухне с удовольствием пугается ещё живой рыбы, я вспоминаю, как она тогда стояла у прилавка, и у меня почему-то, как тогда, к горлу подступает ком.

[…]

В заключение могу сказать, что даже маленькое знакомство и случай имеют огромное значение в Израиле при устройстве на работу.

Однако нужно быть готовым использовать представившийся случай.

[…]

Как я уже говорил, сначала в Израиле у меня было как у всех. Работал где придётся, а потом и по специальности, то есть конструктором. Болел тоже как обычно. Всё так же болел живот и сердце, всё так же не было сил, всё так же снились тяжёлые сны. Всё так же во сне я ищу сына, и так далее и тому подобное. Появились сны и с израильским акцентом.

То я учусь в десятом классе, то в институте. Причём, я знаю, что я уже в современном возрасте и учусь не ради диплома, а чтобы занять время. Мои же товарищи в том возрасте, в котором мы были, когда учились в молодости. Хожу я на те лекции, которые мне интересны. И вот подходит время экзаменов по предметам, которые я не посещал, кроме того, мне ещё нужно сдать какой-то курсовой, и я решаю не ходить на экзамены: мне ведь не нужен диплом, у меня он и так есть. Об этом я и говорю с ребятами, и ни я, ни ребята ничему не удивляются. И ещё я думаю: диплом мне пришлют, в конце концов, или нет?

Для таких мыслей есть основание. Когда мы только-только приехали в Израиль, я работал слесарем и по вечерам учился на годичных курсах компьютерного черчения. Преподавание велось на иврите, хотя преподавательница была русскоговорящей, такое было указание начальства. Не хватало компьютеров, да и теория, которую она нам читала, совершенно не нужна была. В общем, походив две недели, я понял, что зря теряю время и силы, и из последних денег купил компьютер и с помощью молодого товарища изучал его самостоятельно. Каково же было моё удивление, когда через год мне прислали диплом об окончании этих курсов. Кстати, диплом мне помог при переаттестации в дальнейшем, когда я уже работал конструктором.

И ещё такие сны.

Я в Одессе и ищу родителей. Одесса сильно разрослась, и я совершенно не знаю, как добраться. Спрашиваю прохожих, никто не знает. Наконец нахожу старика, который знает старую Одессу. Надо ехать на трамвае. Захожу в трамвай, а у меня в кармане шекели. Мало того, что они не подходят, так я ещё боюсь их вынуть, чтобы не узнали, что я из Израиля. Я же знаю, что сейчас в России страшный антисемитизм!

И ещё в каком-то сне на эту же тему я нахожу в нашем старом доме дедушкины ценные бумаги. Они в виде марок разной стоимости, и сейчас правительство их признало и их можно обменять на современные деньги. Стоимость этих марок возросла, чуть ли ни в миллион раз. Я сказочно богат. Иду для пробы в банк и меняю не самую дорогую марку, так как боюсь, что узнают о моём богатстве. И вот, когда я еду опять же в трамвае, оказывается, что у меня кончились местные деньги и нужно опять искать банк, чтобы обменять следующую марку. И я боюсь, что мне могут не поменять, в России ведь всё может измениться!

Кстати, почему Россия? Ведь Одесса на Украине, но это я уже сейчас думаю. Во сне же этот вопрос не возникает.

Я живу в Советском Союзе. Живу один. Никого из близких у меня нет. Политикой я не интересуюсь и вообще не вижу, что происходит вокруг. И вдруг я с изумлением узнаю, что мои товарищи состоят в подпольной террористической организации. Они готовят покушение на известного агента КГБ, по вине которого пострадало много невинных людей. Взорвать бомбу должен мой товарищ. Но у него жена и дети, и поэтому их организация предлагает уговорить меня совершить покушение. У меня ведь никого нет, никто не пострадает. Об этом мне рассказывает товарищ. Я соглашаюсь. Мы с товарищем идём посмотреть, кого надо уничтожить. Заходим в магазин, товарищ одними глазами незаметно показывает на продавца. Продавец невысокого роста, полноватый, начинает лысеть, лицо доброе, приветливое, улыбается посетителям. Это и есть тот самый агент. В магазине полно народу, хотя на прилавках ничего нет. Заходят женщины, одетые в телогрейки, как во время войны, головы закутаны в платки, в руках сумки. Они оглядывают прилавки и выходят, так как купить нечего. Я представляю, как при взрыве бомбы разлетаются окровавленные части тел этих несчастных женщин. Мы выходим на улицу.

— Нет, — говорю я товарищу, — я не могу это сделать…

Я совершенно один. Ни денег, ни жилья у меня нет. Пересаживаюсь с трамвая на трамвай, чтобы не платить за проезд. Захожу в столовую для бездомных и вижу оборванных стариков, шамкающих беззубыми ртами. И думаю, что лучше умереть, чем терпеть унижения и дойти до такого состояния.

Во время одного из припадков я попал в больницу. Диагноз врачей меня сильно удивил. Оказывается, ни язвы желудка, ни сердечной недостаточности у меня не было. Была сильная депрессия. Я всегда думал, что депрессия — это плохое настроение, но никогда я не думал, что депрессия проявляется и физически. Неожиданно я понял, что душевная болезнь — это болезнь всего организма.

Ещё в школьные годы я столкнулся с человеком, заболевшим душевной болезнью и вскоре умершим от неё. Для меня его смерть была неожиданностью. У нас в классе был обыкновенный ученик, такой как многие. Не очень хорошо учился, но и не хулиганил и не участвовал в наших безобразиях. Не помню, правда, чтобы он улыбался или смеялся. Этим, может быть, он отличался от остальных. Однажды, когда я уже работал конструктором, я встретил его в научной библиотеке. Я уже знал о его болезни. Раньше я думал, что душевнобольные похожи на детей. Так, по крайней мере, их изображают в кино и театре. Ничего подобного я в нём не увидел. Единственное, что бросилось в глаза, это его взгляд. Впечатление было, что он всё время мучительно думает о чём-то, что какая-то мысль не даёт ему покоя. Он рассказал мне, что сейчас его болезнь в стадии ремиссии, что ему дали инвалидность, и от нечего делать он занялся изобретательством. Изобретал он многоэтажные теплицы. Кстати, идея совсем не плохая. Я только думаю, что они уже давно существуют. В общем, я постарался поскорее с ним расстаться. После встречи с ним у меня осталось тягостное впечатление. Позже я видел ещё душевнобольных. Никто из них не был похож на ребёнка. Даже по внешнему виду было видно, что они тяжело больны. Особенно поражал их взгляд. Мне кажется, поэтому невозможно правдоподобно сыграть или симулировать душевнобольного.

В общем, назначенное лечение начало приносить результаты. Пропали тяжёлые сны, настроение улучшилось, появились силы. После двух лет лечения в возрасте 60+ я чувствовал себя лучше, чем в 35. Тем не менее, депрессия оставила свои шрамы, и многие мои болезни были результатом прошедшей многолетней депрессии.

Однажды мне попалась на глаза статья психолога о так называемой фантомной любви. Оказывается, такая любовь не редкость и часто встречается. Расставшись в молодости со своей первой любовью, человек ещё много лет страдает от любви к образу, который возник у него сквозь шоры юности. Излечиться от фантомной любви можно, встретившись через 10—15 лет со своей первой любовью. И тогда ты видишь совсем не того человека, которого ты любил.

Я же, кстати, делал всё наоборот. Избегал не только встреч со своей первой любовью, но и телефонных разговоров.

Итак, последующие двадцать лет я уже жил без депрессии. Работал по специальности до семидесяти пяти, во время отпуска мы с женой объехали почти всю Европу, Америку и Канаду. Были мы и у сына в Германии, и он с женой приезжал к нам.

Однажды сын пожаловался, что у него на работе случился нервный срыв. Врач дал ему больничный на месяц, посоветовал сменить работу, назначил лекарства наподобие тех, что принимал я. Вероятно, у сына была наследственная склонность к депрессии.

— Не спеши работать, — говорю, — отдохни хорошо.

— Так моя Галя и мама говорят, что на работе мне будет лучше, — с обидой сказал сын.

Я решил поговорить с его мамой и позвонил:

— Привет…

— Ой! Я тебя не узнала. Откуда ты?

— Я здесь, в Германии, в санатории. Вот что я хотел сказать: не надо гнать Сашу на работу. Вообще, не надо с ним говорить о его болезни. Ему надо отдохнуть.

— Что ты! Боже упаси! Я стараюсь делать вид, что всё хорошо. Я же понимаю…

А я думаю: «Откуда у неё вдруг появилась такая деликатность?».

А она всё говорит, говорит, торопится, видно боится, что я, по своему обыкновению, прерву её.

— Мишенька, звони ещё, я хочу с тобой говорить. Я очень переживаю. Просто я тогда по молодости так поступила…

И опять я думаю: «Никогда раньше она не называла меня Мишенька. Всё-таки время расставляет всё по местам».

— Ну, пока, — говорю, — мне надо идти на процедуру.

— Пока…

В голосе её звучит разочарование. Она, вероятно, ожидала от меня другого…

Это был наш последний разговор.

Кстати, я вспомнил, как сын рассказал мне о его разговоре с мамой. Она говорила, что поступила тогда так по молодости, сейчас она бы так не поступала.

Мне же просто кажется, что в Германии у них уже не было дачи с соседом-генералом, не было и папы-адвоката, поэтому все преимущества Юлика исчезли.

Хотя, может быть, я так думаю от обиды на свою бывшую жену, которая всё ещё сидит во мне.

* * *

Вскоре позвонил сын:

— Папа, — сказал он, — мама умерла от инфаркта. У неё же был порок сердца, вот он и проявился.

Я молчал, не зная, что сказать. После паузы он добавил, опережая мои вопросы:

— Мама просила, чтобы ты не приезжал. Она хотела, чтобы ты помнил её молодой, такой, какой она была, когда вы расстались.

* * *

Прошло несколько месяцев, и сын прислал фотографию памятника. На нём фамилия Юлика. Меня почему-то резанула эта надпись.

— Он присвоил её себе, а она принадлежит нам, — сказал я сыну при очередном телефонном разговоре.

— Не совсем так, — ответил сын. — Мама всё время оставалась при своей фамилии. Только здесь для удобства она перешла на его фамилию…

После длительной паузы сын продолжал:

— Всё давно прошло… Забудь обо всём… Вы бы всё равно не ужились. Мама была жёстким человеком, да и ты при кажущейся мягкости тоже становишься не подарком, когда тебя достают. Вы всё равно со временем расстались бы. Зато у тебя сейчас любящая жена и дочка, о которой ты мечтал, и маленькие внуки, от которых ты без ума. А у меня есть сестра.

Так что всё к лучшему.

часть перваячасть втораячасть третьячасть четвёртая