* * *
Здравствуй, Наташа!
Уже второй день в части. Настроение дрянное. Кажется, будто я здесь буду недолго, приехал будто бы в неприятную командировку. Хочу настроить себя так, чтобы чувствовать себя здесь как дома, тогда и время быстрей пойдёт — и не могу. Всё жду чего-то.
[…]
Всего второй день здесь, а, кажется, будто и не уехал. Весь отпуск вспоминаю, как сон или очередную фантазию.
И знаешь ещё что интересно? Плохое настроение у меня как-то сочетается с восторженностью. Даже не знаю, как это получается. Только я всё время напеваю, шучу, хочется прыгать, Чёрт его знает! И в то же время жду чего-то. То ли отпуска, то ли демобилизации, то ли тебя в гости, то ли письма. В общем, чего-то жду. Наверное, чтобы год прошёл. А время ведь такая штука, что чем больше о нём думаешь, тем медленнее оно идёт. А как не думать — не знаю.
[…]
Не пишется письмо. Хочется говорить, а разве в письме что-нибудь скажешь?
Вот Бальзак считал, что даже в разговоре — и то можно передать намного меньше, чем хочешь передать. Приходится добавлять глазами, улыбкой, пожатием руки. О письме он даже не говорил.
[…]
Буду ждать письма, так что постарайся не задержать. Хорошо?
Что хорошо в письме, что собеседник никогда не возражает. Вот я спросил: «хорошо?» — и успокоился, будто ты уже согласилась.
В общем, кончаю! Пока!
Миша.
Написал письмо и настроение поднялось.
Это я уже дописал, когда конверт расклеился, пришлось бегать в хозчасть.
Здравствуй, Наташа!
Ждал, ждал от тебя письма и так и не дождался. Теперь уже не смогу получать письма, наверное, с месяц. Ты даже представить себе не можешь, как жаль, что я уеду, даже не получив от тебя письма. Теперь уже писать не надо. Жди письма от меня.
Всё время вижу тебя, даже во сне. Я уже так привык видеть тебя во сне, что спать иду с радостью, как на свидание. Серьёзно!
Ну, скоро мне будет не до снов. Если и буду спать, то так мало, что, конечно, снов не буду видеть. А жаль! Жаль, что снов видеть не буду, а не то, что мало буду спать. Понимаешь?
[…]
Миша.
Всё же жаль, что нет от тебя писем. Очень жаль!
Я уже в Сталинграде!
Да, здравствуй! Это первый раз забыл поздороваться. Я всё ещё под впечатлением твоих писем. Такое чувство, будто видел тебя — и даже письмо пишу как продолжение разговора.
[…]
Знаешь, Наташа, плохое настроение должно пройти. Оно просто не может быть плохим. Во всяком случае, у меня прошло и вряд ли вернётся.
[…]
Два года я ни черта не знал, и то быстро прошли, а тут всего один год и никаких неясностей нет. А просто разлука — дело не особенно страшное. Правда? Вот смотри: уже месяц прошёл. Я даже оглянуться не успел. Так же и остальные пройдут. Вот увидишь!
А ты права: в тебе действительно что-то изменилось с тех пор, как я приехал. Я ещё в Одессе это заметил и говорил тебе. Не знаю что, но последний день ты как-то светилась вся. Серьёзно, наверное, узнала что-то хорошее или…
Впрочем, тебе должно быть лучше известно, что с тобой произошло. Так что гадать не буду.
Эла права: о такой «тяжести», как у тебя или у меня, можно только мечтать. Во всяком случае, я бы хотел, чтобы так было всё время, всю жизнь; а когда подумаешь, что всё может пройти, становится страшно и даже жизнь теряет смысл. Я уже думал об этом и удивлялся, как я мог жить до того, как узнал тебя? А ведь люди как-то живут? Не все же любят! Чёрт их знает! Мне, во всяком случае, их жалко.
И ты должна бросить эту философию: «Зачем, мол, все, если тебя нет?» Наоборот, ты должна радоваться, всё должно быть для тебя лёгким!
Я тебя уверяю, что должно быть весело, а самому иногда так паршиво становится, что невозможно.
Только даже если грустно, всё равно хорошо!
Чаще же всего мне весело. Хочется шутить, смеяться из-за пустяка, особенно после писем.
[…]
Да, хотел сказать. Приехал я немытый, небритый, немного уставший, а потом поспал, проснулся и прочёл твои письма, побрился твоим лезвием, и стало как-то хорошо. Серьёзно!
[…]
Ну, всё! До письма!
Миша.
Знаешь, эту песню, которую ты мне спела, не знаю, как называется, там слова есть: «Значит любит здорово, что не говорит слова, без которого девушка грустит», — у нас в строю поют.
Приехал я и в первый же день услышал её. Ну и удивился же я. Ну, сама подумай, как здесь не удивиться?
Ещё раз, пока!
Здравствуй, Наташа!
Позавчера написал письмо, заклеил — и тогда только вспомнил, что многое ещё нужно было сказать. Два дня, вернее день, всё тянуло написать письмо. Еле-еле оттянул на сегодня. Я почему-то ждал от тебя письма. А придёт письмо от тебя, наверное, только через 8—10 дней: ты же не знаешь, что я в Сталинграде.
Ты, Наташа, это письмо читай как дополнение к тому, которое я отослал позавчера. Хорошо? Потому что за эти два дня ничего особенного не произошло, и писать я буду не о них.
Что я хотел сказать? Интересное дело! Последнее время я совсем не чувствую одиночества, ощущение пустоты тоже исчезло. Не знаю почему, но сейчас — не именно сейчас, а вообще последние несколько дней — у меня очень хорошее настроение. Всё время подшучиваю над ребятами, смеюсь сам, очень часто почти без причины улыбаюсь.
Вот когда ехал из Одессы, мне не было весело, не было и грустно (наверное, потому что я ещё не совсем осознал, что я уезжаю на год), а когда приехал, посмотрел на всё, стало так тоскливо, что захотелось чуть ли не выть. Серьёзно.
[…]
Кончилась бумага, побежал у Сашки спрашивать и начал немного беситься. Он спросил, получил ли я письмо. Я говорю: не получил, а написал. Тогда он сделал круглые глаза и сказал, что это он первый раз видит, чтобы, когда пишешь письмо, тоже радуешься. Мне его жаль стало: такой простой вещи не понимает. Ведь и то, и то — разговор с тобой. Правильно? Ну, вот!
[…]
Забыл сказать, ты пиши в письмах о том, когда получаешь мои письма. А то они часто пропадают, и даже не знаешь, дошло ли письмо. Я написал тебе после отпуска 2 письма, позавчера написал письмо и вот сейчас пишу (всего 4.) Напиши, получила ли их. Хорошо?
Ну, кажется, всё!
А то только заклею и ещё что-нибудь вспомню. Ну, ничего — ещё напишу. Даже лучше.
И зачем я написал тебе, чтобы ты не писала, пока я не напишу???
Миша.
Здравствуй, Наташа!
По всем расчётам, сегодня от тебя должно было прийти письмо, но его почему-то нет. Наверное, снова почта задерживает. А я как раз в наряде. Вся ночь (до трёх часов) впереди. и можно было бы писать и писать. Всё же решил не ждать и писать сейчас, а потом, когда получу, напишу ещё. Даже лучше будет.
[…]
Помнишь, я тебе говорил, что мечтал, чтобы у тебя был прибор, в котором ты бы могла меня видеть. Так вот, у меня сейчас такое ощущение, будто у тебя и в самом деле есть такой прибор. Даже иногда смех берёт, до чего додуматься можно. А между прочим, ощущение вполне настоящее. Даже когда говоришь что-нибудь или делаешь, всегда думаешь: а как бы ты к этому отнеслась? И сам стараешься быть лучше.
Всё же лучше, когда пишешь часто. А то последнее письмо ты написала 22-го, а сегодня уже 16-е (точнее 17-е, сейчас уже час скоро). Почти месяц я не знаю, что с тобой. Месяц — это большой срок, а прошёл быстро. У меня почти ничего не произошло за это время, а у тебя, наверное, полно новостей. Как всегда, когда долго нет писем, в голову лезет всякая ерунда.
[…]
Хотел тебя нарисовать на скорую руку. Ничего не получалось. Это мне урок, а то захотел ручкой, да ещё быстро нарисовать, чтоб похоже было! А сам рисовать ещё не умею. А как мне хотелось бы уметь хорошо рисовать.
Зря бумагу испортил. Теперь кончать придется. Но это ничего — скоро, наверное завтра — напишу ещё. Вот только получу письмо и сразу же ответ напишу. Хорошо? Ждать недолго придётся.
До завтра!
Миша.
P. S. Сашка привет передаёт.
Здравствуй, Наташа!
Сейчас мне особенно хочется видеть тебя. На сердце как-то паршиво.
[…]
Как я и ожидал, вчера получил от тебя письмо. И впервые после твоего письма весь день был грустный и шутил тоже только для того, чтобы не портить своим видом ребятам настроение. Всё же Сашка («старый») заметил и говорит: «Что это ты такой мрачный?». Я тоже как-то отшутился, но он потом всё допытывался, что могло меня в письме огорчить. Я так и не рассказал. У меня какой-то странный характер: обычно, когда трудно, стараются с кем-нибудь поделиться, услышать утешительное слово, а на меня такие слова или жалость ко мне действуют ещё хуже. Поэтому, когда мне особенно хорошо, хочется с кем-нибудь поговорить, рассказать всё, а когда плохо, я стараюсь лучше уйти куда-нибудь, побыть наедине.
[…]
Пишешь ты, что я, мол, всегда могу «опустить письмо в ящик (они везде есть)». Ты права, ящики везде есть, только не в поле. А мы обычно ездим по полю, так что я в этом случае не виноват. Один раз написал на станции письмо (я к нему марку приклеил), а больше не смог. На учениях вообще трудно писать. Обычно там нет времени даже поспать.
Кстати, о фотокарточке, я ещё в Одессе хотел тебе сказать: сфотографируйся и пришли новую. Та уже устарела. Я видел тебя другой, совсем другой, видел такой взгляд, о каком мечтал два года по несколько раз в день и который видел последние дни отпуска.
Правда, это было давно, больше месяца, но я помню как сейчас. Да разве такое забудешь?! Слишком долго я ждал этого, чтобы забыть.
Заговорился я с тобой, а мне уже скоро вставать. Не совсем скоро, но, кажется, сегодня в шесть.
Ложись спать и не сиди до часу. Сама обещала поправиться. Я вон, чтобы не похудеть, стараюсь съесть всё, что дают, правда, это не всегда выходит, всё же стараюсь.
Так значит, до, ну, например, до послезавтра. Или лучше до письма. Хорошо?
Пиши!
Миша.
Здравствуй, Наташа!
[…]
В прошлом письме я немного сорвался и, наверное, своей философией ещё больше испортил тебе настроение. Больше этого не будет. Совсем не к чему писать, что мне не очень легко здесь, где о тебе напоминает только нож, фотографии (кстати, устаревшие), лезвия (неужели ты собираешься в каждом письме присылать их? В таком случае я смогу сделать запас не на один год!), ну и, конечно, письма. Ты это и сама знаешь. Разлука, мне кажется, самое трудное, что может выпасть на долю любящего. Ты знаешь, как иногда трудно бывает? Особенно раньше было. Эти «вещие» сны, от которых просыпался и не знал, где сердце, в груди или в пятке, воспоминания, мысли, всё, что строило богатое воображение — всё это приходило как какой-то кошмар. В такие моменты казалось, что жизнь вне Одессы (что значит без Одессы? просто сказать: без тебя!) лишена смысла. А потом (такое настроение было обычно вечером, перед сном, когда можно было думать о чём угодно и сколько угодно и никто не мешал). На другой день снова станет хорошо и весело, снова хочется немного беситься, шутить.
[…]
Хотел ещё о твоих мыслях сказать. Знаешь что? Если тебе что-то непонятно (мои слова, поступок ли), лучше спроси. А то придумаешь какую-нибудь ерунду и будешь от неё хандрить. Вот знаешь, почему только в последние дни было так хорошо? Мне кажется, что раньше ты меня знала только по письмам и по представлению, а в последние дни (вернее, немного раньше) увидела меня живого — и (дай Бог, чтоб я не ошибался!!!) полюбила. У меня что-то игривое настроение стало. Вижу тебя, как живую! Хорошо! Знаешь, в последние дни ты на меня даже смотрела по-другому. Я это ещё тогда говорил. Только ещё боялся делать выводы.
Знаешь, обидно становится: за два года мы виделись всего несколько дней. Ты, наверное, даже не запомнила меня. Я не о внешнем виде говорю. Вот ты, когда читаешь, представляешь, с каким видом я бы всё это говорил? Понимаешь ли, где какое выражение лица? Наверное, не особенно. Хотя, должна знать. Если считать время, например, в секундах, то мы были вместе очень много. Правда?
А настроение плохое можно развеять очень легко. Садись и пиши письмо. Причём, пиши совершенно всё, что думаешь, и к концу письма ты будешь уже улыбаться, шутить и проявлять своё веселье, как только можешь. Серьёзно! Сейчас я совсем забыл, что в начале письма я был настроен философски и мне было не очень весело.
Ну, что за чёрт? Когда, наконец, я действительно о прозе заговорю? Уже спать пора, а я только четырнадцатую страницу исписываю и ещё почти ничего не сказал. Всегда так: вначале пишу подробно, а потом как телеграмму.
[…]
До встречи (пока во сне)!
Ну, и до письма, желательно скорого! Впрочем, жду от тебя завтра, так что недолго ждать осталось.
Пока!
Миша.
Здравствуй, Наташа!
Ждал сегодня письма, а его почему-то нет. Всё равно, я не хочу больше ждать. Раз ты не пишешь — я буду писать. Понятно? И вообще, если долго писем не будет, я буду каждый день писать. В месяц получишь тридцать писем, а за десять месяцев — триста писем. Ну куда ты денешь такую кучу? Так что лучше пиши чаще. Логика у меня почти женская. Но другого выхода я не вижу. Так что учти, если завтра не будет, я напишу и буду писать каждый день, пока не получу ответ.
[…]
Вообще, я не ожидал, что у меня будет весёлое настроение. Ещё до отпуска я думал: дали бы мне отпуск, выяснил бы всё, а потом мог бы служить ещё столько же. В Одессе я думал наоборот, что мне очень трудно будет. А получилось что-то непонятное. Всё время чувствую, что есть что-то хорошее, очень хорошее, и поэтому всегда веселюсь, шучу; когда что-нибудь делаю, напеваю, ребята даже удивляются иногда, до чего я с ума схожу. А вечером, когда ещё не спишь и вспоминаешь последние дни отпуска; когда почти физически чувствуешь твои руки, становится аж больно, что готов что хочешь натворить. В такие моменты кажется, что не выдержишь год. Но это бывает только тогда, когда всё представляешь себе. Днем просто не дают замечтаться, да и сам отгоняешь плохие мысли, а вечером даже не хочется отгонять эти мысли.
[…]
Пока! Жду завтра письма!
Как всегда.
Миша.
Здравствуй, Наташка!
Нет письма! Уже вечер! Только что смотрел «Два капитана». Сильная картина! Особенно Катя. Ну, не то чтобы сильная Катя, а как тебе сказать — в общем, она хорошая. Наташа, ты даже не понимаешь, как мне хорошо сейчас! А ещё лучше было бы, если бы ты была здесь! В общем, кончаю, а то я сейчас могу что хочешь сказать! Эх, ты!
Завтра напишу ещё.
Миша.
Здравствуй!
Даже здороваться неудобно! Серьёзно! Когда кто-нибудь что-нибудь не то делает, мне становиться за него неудобно. Не знаю почему. Вот, бывало, кто-нибудь ругается при девушке, а я готов сквозь землю провалиться.
Впрочем, это всё я говорю только для того, чтобы успокоиться, собраться с мыслями, выиграть время и первым начать ругаться.
Ну, что ты там, интересно, думаешь? Вот уже, наверно, пятый день от тебя нет даже какого-нибудь конверта! Я уже не говорю о письме, ну, страниц на десять. А я должен каждый день писать! Правда, это не всегда легко сделать. Вчера, например, писал на коленях, стоя одной ногой в постели. Хорошо, что сегодня я дежурный и могу писать хоть роман. А интересно, ты и самом деле не пишешь? Или пишешь и не отсылаешь? Сама же говорила, что не смогла бы не писать. А я вот не знаю. Меня совсем не тревожит, что ты не пишешь. Главное, чтобы я мог писать. Вот напишу письмо — и считай, что поговорил с тобой. То же, когда получаю письмо. Результат один, ну, отличия, конечно, есть.
Настроение обычное: днём весёлое, а перед сном… даже не спрашивай! И знаешь, именно этого вечера я больше жду. Жду с каким-то волнением и радостью. Чёрт знает что!.
[…]
Наташа, ты читаешь газеты? Паршивое дело. Я иногда после газеты такое себе представляю, что страшно становится. Дали бы хоть десяток лет! Видеть бы тебя. Ну, что ты молчишь?
И фотография молчит. Прислала бы говорящую. Ты думаешь, фотографии не говорят? Глазами говорят, выражением лица, надписью. Сфотографируйся и присылай. Буду ждать. Вообще, чаще присылай фотографии. Хотя бы посмотреть.
[…]
Что ещё?
Ещё раз прошу: напиши письмо!
А пока, до письма!
Миша.
Здравствуй, Наталия!
Сегодня я романа писать не буду: во-первых, времени нет (не то, что нет, а просто хочу спать. Я и так сегодня, то есть вчера, спал примерно три часа. Поэтому сегодня хочу выспаться.) Во-вторых, материала нет. Ну, что за день (вернее, 20 с небольшим часов) может произойти? Ровным счётом ничего (в армии, конечно, и в моём положении). Мне нужно самое меньшее десять месяцев, чтобы произошло существенное изменение. Так что особенно распространяться не буду.
[…]
Интересно, у тебя совесть есть? Ты напиши, а то я очень любопытный и, кроме того, разъяснив всё, ты избавила бы меня от размышлений. Но… я ещё не установил точно: есть или нет. Вот всё думаю и никак не могу прийти к выводу. Придётся изучать тебя больше и подробнее. Такая вещь, как совесть, потеряться не может. Это же не иголка, и ты не стог сена. Так что я не отчаиваюсь и надеюсь вскоре обнаружить хотя бы остатки совести. Сознайся, это было бы открытие большой важности.
Ну, что ещё придумать? Хотел что-то сказать и забыл. Ну, ладно, завтра вспомню и напишу. Ведь ты же не собираешься писать завтра, а я не собираюсь прекращать, так что ещё успею сказать.
Ну, всё!
Пока!
Миша.
Здравствуй, Наташа!
Наконец-то получил от тебя письмо. Не знаю, то ли почта, то ли ещё что-то, но это письмо пришло, наверное, после недельного перерыва. Я за это время успел написать штук пять писем.
Ты рассказала о своём знакомом, а мне его философия непонятна. Неужели он в самом деле думает, что можно полюбить человека только за то, что он страдает? Ведь это же глупость какая-то! При чём здесь сердце? «Он говорит, что на такую любовь нельзя не ответить, и если у меня есть хоть подобие сердца, я полюблю его». Какая это «такая» любовь? Сильная что ли? Ну, так что? Что-то я не пойму, как можно полюбить человека за его любовь. Можно пожалеть. Это я понимаю. Вообще-то, чёрт его знает! Хорошо мне тут рассуждать, а ведь раньше я почти так же считал. Я думал, что любовь вызывает любовь, и невзаимности не может быть. (С небольшой оговоркой: если любовь настоящая, навсегда). Правда, я не просто так считал, а потому что мне этого хотелось. Я видел, как бывает у людей, сам философствовал и пришёл к выводу, что настоящая любовь может быть только между двумя людьми, именно между одной парой. В общем, трудно в письме объяснить.
[…]
Я не верю, что можно любить человека, у которого противоположные взгляды. Могут быть совершенно различные темпераменты, характеры, но взгляды, суждения должны совпадать. Какая же у них жизнь будет, если он будет делать то, что он считает нужным, а она — то, что она считает нужным? Поэтому обычно влюбляются навсегда только тогда, когда знают человека. Если ты знаешь человека хорошо и ещё не полюбил, то совершенно понятно, что ты его не полюбишь. Разве что у тебя изменятся взгляды и характер. А это маловероятно.
[…]
Вот хотел написать другое письмо, снова, и выбросить то, что я о себе писал. Ты должна меня понять.
Во всяком случае, если бы ты меня разлюбила, не дай бог, я не просил бы снисхождения, не просил бы жалости. Наоборот, я бы всячески показывал, что жду настоящей любви и ни в коем случае не жалости.
[…]
Не знаю, смог бы я сразу себя переломить, но постарался бы. Всё же я бы приходил, потому что был бы уверен, что ты ошибаешься. Но приходил бы только как товарищ. Другое дело, что бы я в твоём отсутствии делал (может быть, ревел бы как дитя, может быть, бесился бы, может быть, не спал бы), что бы ни чувствовал, но тебе не показывал бы этого; тоже только потому, что не хотел бы и боялся бы жалости. Вот сейчас я удивляюсь, как я выдержал первые полгода. Чёрт его знает!
[…]
Не знаю, что меня поддерживало? Знаю только, что когда получал от тебя письмо, я мог что хочешь сделать; помню, что, когда мне было трудно, я думал о тебе, и мне становилось легче. Без преувеличения могу сказать, что я не помню, ну буквально нескольких часов, чтобы я не думал о тебе. Это немного смешно, но я не помню, действительно не помню сна, в котором ты бы мне не снилась. Я это давно заметил и просто удивляюсь: за два года — и ни одного сна без тебя! Вот только недавно я проснулся среди ночи и обратил внимание, что тебя во сне не было. Не знаю, где ты была, наверно, я просто не запомнил.
Знаешь, Наташа, я так долго пишу, что могу прозевать ужин. Так что пойду поужинаю, а потом допишу.
[…]
Теперь продолжать можно. Перечитал твоё письмо. Там интересные вещи есть. Разве «обещать и быть верной можно только мужу»? По-моему, не то что можно, а нужно быть верной даже своей мечте. Даже когда любишь кого-нибудь и ничего об этом не говоришь ему, и то нужно быть верным. Я не знаю, но ещё тогда, когда я тебе ничего не говорил о своих чувствах, я бы посчитал за подлость, если бы с кем-нибудь другим гулял и тому подобное. Больше того, я не понимаю, как можно ходить с кем-нибудь, заранее зная, что не женишься на ней. Поэтому я и удивился, как ребята гуляют, просто чтобы «провести время».
Пиши. Пиши всё. Не думай, что я не пойму. Ты не знаешь ещё меня. Я много понимаю и многих. А тебя я понимаю хорошо, почти с полстранички.
Уже устал, а ещё о себе ничего не написал. Может быть, до следующего письма отложить? А то пишешь, пишешь и потом лишь вспоминаешь ещё о чём-нибудь. Впрочем, ещё немного напишу, а что забуду — потом.
[…]
Пиши почаще и не думай ни о чём. Помни, что я есть, хоть и далеко. Впрочем, что такое расстояние? Ерунда! Время — фактор более существенный, но тоже преодолимый. Пройдёт год, и я приеду, и мы будем вместе? Только бы в мире всё спокойно было бы, а всё остальное ерунда!
Ну, ничего!
Всё тот же Миша.
Никак кончить не могу. Всё время хочется говорить, добавить что-то. Ну, ладно, всё равно бумаги больше нет!
Миша.
Здравствуй, Наташа!
Сегодня ровно месяц, как я снова в Сталинграде. Пока настроение возвышенное. Я даже удивляюсь. Грустно становится только тогда, когда я остаюсь один и начинаю вспоминать дни, проведённые в Одессе. Чаще всего хочется радоваться. Даже не знаю чему. Ощущение у меня, будто мне лучше других. Как-то жалко даже некоторых ребят. Думаешь: зачем они живут? И в то же время понимаешь, что смысл жизни не в любви, вернее, не только в любви. Всё же вся эта философия только понимается, но не чувствуется. Как там ни думаешь о смысле жизни, а без тебя я себе не представляю дальнейшую жизнь.
[…]
Знаешь, Наташа, раньше я не задумывался о том, что это чувство может пройти. Наверное, потому, что у меня были другие опасения. А вот дома ты как-то сказала, что очень хотела бы, чтобы так было всегда. Я после этого задумался и просто испугался, что всё может заглохнуть. Только вряд ли такое возможно. Можно разлюбить, если влюбился в человека с первого взгляда; и потом, только его узнал — и увидел, что это не то. А если влюбляешься после того, как узнаешь, тогда, мне кажется, уже не разлюбишь. Как ты думаешь?
Впрочем, эти рассуждения никому не нужны. Мне, например, совсем не нужны, да и тебе, мне кажется, тоже.
[…]
Ну, что там у тебя? Как учёба? Работа? Ты пиши обо всём.
Жду, жду письма, хотя знаю, что оно будет не раньше шестнадцатого. Очень уж долго пришлось на этот раз ждать. В следующий раз ты уже не жди от меня писем, а пиши. Они меня здесь подождут.
Ну, всё.
Так ты пиши!
До встречи (во сне)!
Миша.
Здравствуй, Наташа!
Поужинал я и думаю: чего это мне не хватает? Ходил из угла в угол и никак не мог понять, чего мне хочется. Потом догадался. Что должен получить от тебя письмо. Я так был уверен, что получу письмо, что удивился и не поверил, когда сказали, что нет.
[…]
И самое интересное, что предчувствие меня не обмануло. Немного погодя мне один парень говорит, что видел моё письмо в библиотеке. Я, конечно, слетал туда и забрал твоё письмо. Теперь совсем другое дело! Можно, во всяком случае, ответ писать!
[…]
Какую, наконец, карточку прислала? Объясни ты мне толком, а потом ругай. Да и потом, что за философия? «Если не пришлёшь карточку, не буду писать!» При чём здесь письма! Ты там смотри! Хорошее дело, «не буду писать»! Это похоже на философию ребёнка: «Назло маме не буду кушать»!
Ты пиши, когда получаешь мои письма. А то даже не знаешь, получила ты их или нет.
Ну. пока!
Не дают писать, рассказывают всякую ерунду. Потом ещё напишу.
[…]
Наташа! Что я хотел сказать? Просто хотел имя твоё назвать. Знаешь что? Я сейчас тоже лягу и помечтаю немного. Хорошо? Только не буду фантазировать о какой-нибудь ерунде. Просто помечтаю, припомню последние дни, часы, минуты. Припомню и ещё раз всё прочувствую. Я могу. Хватит воображения даже почувствовать прикосновение твоих пальцев, когда ты рубашку зашивала. Даже сейчас чувствую. А когда лягу, запросто представляю. Вот!
Ну, ладно! Пиши!
Миша.
Здравствуй, Нат!
Недавно прочитал у Гинзбург её разговор с неким N.N.N. о любви, о любви их поколения. Я переписал этот отрывок и хочу тебе его показать.
[…]
Правда, здорово!?
Миша.
Здравствуй, Нат!
Хочу похвастаться: я стал чемпионом нашей части по шахматам. Правда, в соревнованиях не участвовал наш главный шахматист.
[…]
Миша.
Здравствуй, Нат!
Хочу рассказать тебе один случай.
[…]
Вот с такими ребятами приходится служить.
Миша.
[…]
Нужно сказать, что дедовщины тогда не было и в помине. Могли подшучивать над новобранцами, называли салагами, могли послать с ведром в мастерскую за компрессией; в общем, развлекались. Правда, некоторые, мягко говоря, шуточки были далеко не безобидные, но делалось это, повторяю, для смеха.
[…]
Здравствуй, Нат!
Слава богу, закончилась эта война Израиля с Египтом. Меня удивляет отношение наших людей к евреям. Ведь евреи в отечественную воевали не хуже других. И это признаётся многими специалистами. Почему же простой народ считает, что евреи не умеют воевать? Многие наши родственники и знакомые воевали и заслужили награды. И твой отец, кстати, воевал. И ещё как воевал!
[…]
Странно всё это и обидно. Я имею в виду отношение к евреям.
Миша.
Здравствуй, Нат!
Я узнал: тех, кто поступает в институт, могут демобилизовать раньше, чтобы они могли сдавать экзамены. Я постараюсь, чтобы и мне разрешили демобилизоваться раньше. Вряд ли я сдам экзамены, слишком много времени я ничего не делал. В том смысле, что не учился. Так хотя бы раньше приеду. Честно говоря, уже нет сил, считаю каждый день.
Надеюсь, скоро увидимся.
Миша.