* * *

Так прошли три года, и я вернулся в Одессу. Поступить сразу в институт не получилось. На первом же экзамене я провалился. Я забыл формулу площади круга!

Я начал готовиться для поступления в институт на следующий год. Впереди был год, так что на этот раз я подготовился основательно и поступил легко.

Как-то так получилось, что наша женитьба с Наташей подразумевалась сама собой. Почти всё время мы были вместе. Когда её родителей не было дома, я оставался ночевать у них. Мы спали вместе, я мучился всю ночь, но не позволял себе лишнее. В то время нравы были ещё дикие, и я представлял себе, что, если со мной что-то случится и она захочет выйти замуж за другого, то у неё могут быть проблемы. В некоторых общинах тогда ещё был обычай после первой брачной ночи выносить гостям простыню со следами крови. Вспоминая сейчас то время, не верится, что такое могло быть. Но ведь так действительно было. Я помню, одна знакомая девочка в десятом классе «согрешила», так сказать, с парнем, так её родителям пришлось переехать с ней в другой город, чтобы избежать позора. Ужас что за время было! Мы же ещё воспитаны были комсомолом! А Наташа была первым секретарём комсомольской организации большого завода. Позже, когда мы уже были женаты, наше воспитание попортило нам много нервов.

[…]

Однажды, вернувшись от врача, Наташа сказала, что у неё обнаружили порок сердца. Когда мои родители узнали об этом, папа сказал:

— Ты не знаешь, что такое больная жена. И, вообще, разве нет других девочек? Мне, например, больше нравится Анжела. Ты не думай, — продолжал он, — это кажется, что жизнь проходит быстро. Жизнь очень длинная.

Правильно, подумал я. Если бы я выбирал, я бы тоже выбрал Анжелу, добрую, домашнюю, красивую девочку. Но я же не выбирал. Просто я любил именно Наташу. Когда я узнал, что у неё порок сердца, я подумал, что теперь все увидят мою порядочность. Я бы не оставил её, даже если бы она была прикована к кровати на всю жизнь.

Интересно, что Наташа первая из своих подруг почувствовала себя женщиной. Она начала применять косметику, обращать внимание на свою внешность и одежду. Это было странно, так как её советско-комсомольское воспитание не предполагало этого.

— Посмотри, какая у меня шея! Покатые плечи, как говорят, лебединая шея, — сказала она, крутясь перед зеркалом.

В другой раз:

— Стоит мне захотеть, и в меня влюбится любой мужчина.

И действительно, на всех вечеринках вокруг неё всегда крутились ребята. Ей писали письма, и она показывала их мне. Я же ревновал её ко всем.

— Ты себя так ведёшь, что мужчинам кажется, будто они тебе нравятся, — говорил я.

— А, как же я должна себя вести? Грубить всем?

— Не знаю, только если у тебя что-то случится, не рассказывай мне, не оправдывайся, ничего не объясняй. Сделай так, чтобы я ничего не знал. Боюсь, что случится непоправимое.

Ей, как видно, доставляло удовольствие чувствовать власть над мужчинами.

Прошёл год, и я поступил в институт, Наташа уже училась в институте на вечернем отделении и работала. Мы посчитали, что можно расписываться. Подали в загс документы. В то время существовал месячный испытательный срок, после которого расписывали. Считалось, что за это время молодожёны хорошо подумают о своём решении. На это время отец Наташи снял нам дачу у моря, а сам занялся подготовкой к свадьбе.

Как я уже говорил, мы с Наташей были детьми того времени. Поэтому в семейной жизни были полными невеждами. И в постели Наташа оставалась комсомолкой. Уже в первую брачную ночь мы с трудом справились со своими обязанностями. Во мне хоть существовали инстинкты, которых, кстати, я стеснялся, а Наташа вообще чувствовала во всём унижение. Как-то она сказала, что чувствует себя чем-то вроде унитаза, в который я справляю свою нужду. В общем, лучше не рассказывать подробности наших отношений. Современный читатель вряд ли поймёт наши трудности. Если мой трёхлетний внук уже интересуется техникой деторождения, то, что говорить о ребятах постарше.

[…]

Отец Наташи, вероятно, от своего деда, как сейчас говорят, получил гены. Его дед был православным, служил в императорской гвардии, имел три георгиевских креста и при отставке получил персональное дворянское звание. Возвратясь домой, он влюбился в еврейскую девушку, принял иудаизм и женился на ней.

Так же, как дед, дядя Саша, так звали Наташиного отца, был богатырского телосложения, смелый и предприимчивый. Он прожил короткую, полную приключений, можно сказать, героическую жизнь. В начале войны он закончил краткосрочные офицерские курсы и служил в морской пехоте. Во время одного из налётов на порт на корму баржи со снарядами, стоящую у причала, упала зажигалка. Дядя Саша ещё с одним матросом сбросили с кормы за борт все ящики со снарядами и тем самым предотвратили взрыв в центре порта. За этот подвиг дядю Сашу представили к герою, но заменили на орден. После одного из боёв дядя Саша с группой бойцов выбирался из окружения. Как известно, немцы расстреливали офицеров, коммунистов и евреев, а дядя Саша был и офицером, и коммунистом, и евреем. Поэтому, опасаясь плена, он закопал свои офицерские погоны, награды, партбилет и другие документы в одном из сараев. Затем и в самом деле попал в плен.

Колонну пленных конвоировали румыны. Когда они проходили через какое-то село, дядя Саша спрятался в сарае, переждал до ночи и, в конце концов, сумел добраться до своих. Его, естественно, разжаловали, исключили из партии, лишили всех наград и отправили служить в штрафной батальон. Служил он в разведке, прошёл всю войну и, как это иногда бывает, даже не был ранен. Всё это время он не имел права писать письма, и родственники считали его погибшим. Каково же было их изумление, когда через год после окончания войны он вернулся целым и невредимым. Он пытался восстановиться в партии, писал письма наверх, но безрезультатно. Более того, за какую-то из афер, а он был предприимчивый и рисковый, его посадили на пару лет. После тюрьмы он несколько успокоился и работал замдиректора по реализации в одном из совхозов под Одессой. Он придумал возить овощи в Мурманск. Там те же огурцы стоили в десятки раз дороже. Всё было официально, и власти даже поддерживали такое начинание.

Не забывал дядя Саша, естественно, и себя. Кроме зарплаты он получал ещё и трудодни. В конце года на трудодни ему причиталась пара тонн овощей. Эти овощи он тоже продавал в Мурманске. Дядя Саша зарабатывал огромные деньги, и всё почти что законно. В делах он напоминал русского купца из пьес Островского. Мог хорошо выпить, был добр и щедр. Своих близких и знакомых одаривал подарками.

[…]

К деньгам он относился, как к бумажкам. Его карманы были набиты смятыми купюрами. Когда ему нужны были деньги, он запускал свою огромную ладонь в карман и вытаскивал в кулаке ком смятых бумажек.

Как настоящий советский человек, Наташа подозревала отца в разных махинациях, поэтому часто враждовала с родителями. Справедливости ради надо сказать, что со временем её взгляды постепенно изменились. Кстати, и мои тоже.

После свадьбы я перешёл жить к ним. Спали мы в большой комнате, а родители в соседней.

Однажды Наташа разбудила меня ночью и сказала шёпотом:

— Послушай.

Из комнаты родителей доносилась какая-то возня и тихий разговор.

— Ещё когда я была ребёнком, я всё слышала. Я их ненавижу за это.

Наташа вся дрожала. Я прижал её голову к себе и гладил волосы, успокаивая её. Постепенно она успокоилась и заснула, а я несколько часов не шевелился, опасаясь её разбудить.

После женитьбы первая же ссора у нас произошла на почве радиолюбительства. В тот раз я топил печку, у нас ещё было печное отопление, и между делом разложил перед собой на табуретке недавно приобретённые детали для очередного приёмника. Детали были новенькие, красивые, такие у меня были впервые, и тут жена вышла ко мне и начала что-то говорить на повышенных тонах. Это был первый год нашей совместной жизни, ребёнка ещё не было и, вроде бы, не было каких-то важных дел. Что мешало жене? Никак не могу вспомнить. Сейчас, когда у меня есть опыт общения с женщинами, я думаю, ей мешало, что я занимаюсь своими делами и не обращаю на неё внимание. В общем, я вспылил и в приступе гнева бросил детали в печь. Жена сразу успокоилась, а я… я и сейчас, через полвека после того случая, с жалостью вспоминаю о тех дорогих для меня в то время деталях.

Кстати, с этого случая начались наши ссоры. Вообще, всё не нравилось жене. Я неправильно чистил зубы, надевал не ту и не так одежду, и т. д., и т. п. Причём, она всегда требовала даже в мелочах, чтобы я делал всё, как понимала она. Потом, когда мы уже жили отдельно, если она обижалась, то уходила спать в другую комнату. Я уступал и шёл к ней первым мириться. Я чувствовал унижение и переживал от этого. Я ведь по гороскопу «овен», а овны считают себя самыми лучшими и очень обижаются, когда кто-то считает не так. В результате у меня началась депрессия. Врачи не поняли этого. Из-за болей в животе врачи считали, что у меня язва желудка, хотя рентген не показывал этого. С этим диагнозом я жил последующие годы.

— Давай заведём ребёнка, — сказала однажды Наташа, — а то мы совсем рассоримся.

Наши ссоры не носили фатального характера и со временем вообще прекратились. Я оставался для неё самым близким человеком. Она рассказывала мне о своих мыслях, о проблемах и радостях. Иногда рассказывала такое, что мужу обычно не рассказывают.

Возвратясь от гинеколога, она сказала:

— Ты не представляешь, что у женщин творится там. Постоянные воспаления, грибки, у меня же там всё идеально.

А я подумал, что эта идеальность моя заслуга. Ведь я же оберегал её от абортов и инфекций!

Между тем, отец Наташи дал нам деньги на покупку кооперативной квартиры. Её строили в новом районе. Это было кстати, так как мы уже ждали ребёнка. Отец Наташи очень обрадовался, узнав об этом. Он мечтал о внуке, так как у него были две дочки, а он всегда хотел мальчика.

Однажды дядя Саша возвратился из командировки совсем больным. Врачи подозревали плеврит. У моих родителей был хороший знакомый врач, который лечил нашу семью. Доктор Дубовский, так звали врача, был врачом старой школы. Это был полноватый медлительный мужчина. Носил он очки и не расставался со своим портфелем. При осмотре больного доктор Дубовский пользовался старинной трубкой. Никаких анализов ему не надо было. Неторопливо он выслушивал больного, выстукивал его пальцами, прислушиваясь к звуку, и ставил безошибочный диагноз. Осмотрев дядю Сашу, он сообщил моим родителям о страшном диагнозе. Потом добавил:

— Надо молить бога, чтобы я ошибся и у больного обнаружится всего лишь туберкулёз.

Но доктор Дубовский не ошибался. Вскоре дядя Саша умер, так и не дождавшись внука.

[…]

Мы были напуганы происшедшим, осматривали друг друга, и я нащупал в груди у жены небольшое уплотнение. Врач-сосед, к которому мы обратились, видя наше состояние, сказал, что ничего страшного нет, и немного успокоил Наташу. Но через несколько дней, встретив нас на лестнице, он сказал, что на всякий случай надо показаться онкологу. Когда Наташа возвратилась от онколога и рассказала, что пока ничего страшного нет, но надо периодически приходить на осмотр, мне стало легче.

— Ты знаешь, — сказала Наташа, — я думала, что с таким диагнозом люди уже больше ни о чём не думают, но оказывается, что с таким диагнозом тоже живут. Не знаю, на что они надеются, но продолжают жить. Я слышала, как в очереди женщины, которым уже поставили страшный диагноз, рассказывали друг другу о каких-то ничтожных проблемах, а мне хотелось крикнуть им: «О чём вы говорите? Опомнитесь!»

Вскоре родился сын. Представляю, какая это была бы радость для дяди Саши, но, увы, время не вернёшь. Оставалось только назвать сына Александром в память о его дедушке.

После рождения сына у Наташи начало прибывать молоко. Сын плохо ел, и надо было отсасывать оставшееся молоко. У жены была тугая грудь, и сцеживать было очень тяжело. Я старался помогать, как мог, но и моих сил тоже не хватало. Сыну тоже тяжело было сосать, и я придумал докармливать его из бутылки. Я выдавливал из соски в рот сынишке несколько капель, он, спросонья, глотал. Таким образом удавалось скормить ему необходимый минимум. Врачи, говорили, что это неправильно. Но я продолжал так кормить.

В это время моя подруга по институту тоже родила, и у неё было очень мало молока. Наташа предложила отдавать ей излишки молока. Так у нашего сына появился молочный брат. Странно устроена природа. Подруга была полной, с большой грудью, а молока у неё не было. А Наташа была худенькая, с маленькой грудью, и у неё хватало молока на двоих.

Появление ребёнка совпало с завершением Наташиной учёбы в институте. Надо было готовить дипломный проект, и всю чертёжную работу я взял на себя. Всё свободное время я проводил за чертёжной доской. Между прочим, дипломный проект Наташа защитила на отлично, в чём была и моя заслуга.

[…]

Когда сынишка подрос, мы отдали его в садик. Ему не было ещё и года, а он уже мог ходить. Он становился около входной двери и ждал нас. Воспитательницы называли его дежурным. Обычно в садик его отводила Наташа. На этот раз я пошёл. Когда сын увидел дверь садика, он обнял меня за шею и начал плакать жалобно и обречённо. Такого я выдержать не мог и в дальнейшем уже не отводил его.

Наконец, нашу квартиру построили, и мы переехали в неё. В то время уже были проблемы с продуктами. Приходилось рано утром, до работы, покупать молоко, которое привозили в бочке и которого могло не хватить. Ходил я и в детскую консультацию за детским питанием. Однажды из командировки в Москву я привёз импортное питание в порошках. Это были разные каши с добавками. Помню, нас удивила банановая каша. В Союзе же тогда выпускали, в основном, толокняные каши и ещё, кажется, рисовые. Так что привезённое питание было очень даже кстати.

Когда сын пошёл в школу, Наташа повесила ему на шею ключ от квартиры, чтобы он мог после школы приходить домой самостоятельно. Я же звонил с работы и проверял, всё ли в порядке.

— Ты уже дома? Ты не забыл закрыть дверь? Помой руки и иди кушать.

Через полчаса опять звоню:

— Ты уже поел? Ну, поиграй немного и иди делать уроки.

И так целый день. Дело в том, что я уже был начальником сектора, а Наташа, как мы считали, должна была делать карьеру. По этой же причине, когда сын заболевал, я тоже часто оставался с ним на больничном.

Однажды, когда, по моим расчётам, сын должен был быть уже дома, звоню — никто не берёт трубку. Звоню опять минут через пятнадцать. Опять тишина. Я на такси приезжаю домой, и что я вижу: у входа в нашу парадную сын играет с котёнком.

В другой раз на мои вопросы сын сообщает, что забыл в школе шапку. Опять приезжаю, и идём в школу разбираться. Уборщица открывает дверь комнатушки, где она держит свои инструменты и предлагает:

— Выбирайте, какая ваша.

А в комнатке у неё груда шапок, портфелей, шарфов и ещё много чего. Всё это забывали наши безалаберные дети.

Чтобы быть больше с ребёнком, мы решили брать отпуск отдельно. Я был с сыном в Крыму, на Карпатах, плыл на пароходе по Днепру. При этом не обходилось без происшествий. Однажды в Крыму сын заболел, и я рвался в Одессу, как когда-то во время войны мама правдами и неправдами вырвалась с нами из осаждённой Одессы. Билетов на самолёт я не мог достать, и пришлось добираться частично на машине, частично поездом до Киева и оттуда уже самолётом в Одессу.

В другой раз, во время моего отпуска, в Одессе обнаружили холеру. Одессу закрыли на карантин, и мне пришлось лететь с сыном к сестре в Кишинёв, а когда разрешили жителям Одессы въезд в город, ехать уже в Одессу.

Вспоминая позже о наших приключениях, я удивлялся своей смелости и решительности. Наташа ведь считала меня не очень деловым, что, кстати, было справедливо, но в критической ситуации я становился и решительным, и деловым. Потом бывали случаи, когда я решительно брал ситуацию в свои руки, и всё разрешалось благополучно.

[…]

Однажды, когда жена была в командировке, мне понадобился какой-то документ. Наши документы хранились на полке в шкафу. Я начал искать и увидел среди документов пачку моих писем из армии и ещё какие-то письма. Это были старые письма от её поклонников. Она показывала их мне, хвастаясь, что все в неё влюблялись. Но среди старых писем были совсем новые письма, которые она мне не показывала. Мне бросилась в глаза фраза, которая меня озадачила. Это было письмо от Юлика. Он писал, что всё будет хорошо и он надеется, что вскоре они будут вместе. Сначала я ничего не понял. При чём тут Юлик? Что значит «всё будет хорошо» и, вообще, что это за письма? И вдруг я оглох, я слышал только звон в ушах, я всё понял. Руки мои дрожали, я не знал, как мне поступить. В первую очередь я взял пачку своих писем, для чего-то фотографии и плёнку, где я снимал жену в обнажённом виде, и всё это уничтожил. Уничтожил я также другие наши интимные фотографии. Я не хотел, чтобы всё это видел кто-то другой. У меня начались боли в сердце и животе. Я часами лежал на диване, смотрел в потолок, и думал, что жизнь моя кончается и как мне поступить: рассказать ли всё жене или делать вид, что ничего не случилось.

Наконец, из командировки вернулась жена.

— Что случилось? — спросила она в тревоге, когда я открыл дверь. — Что случилось? Скажи уже что-нибудь?

— Я видел письма, — наконец выдавил я.

— Так я и знала! Я думала, что однажды тебе понадобятся документы. Я имела в виду переложить письма в другое место.

Это всё, что она сказала.

В общем, в эту ночь жена спала уже в другой комнате. А я всё мучался от болей и от мыслей. Я бы понял, если бы она сказала, что любит другого. Это я бы понял. Но она ведь продолжала спать со мной, и у нас даже начало что-то получаться. Значит, она хладнокровно раздумывала, кто ей больше подходит! Поэтому и принимала ухаживания от другого. А как же я? Неужели ей было безразлично, что будет со мной? Она же видела, что я люблю её. Я подумал, что и меня она, наверное, выбрала в своё время, руководствуясь практическими соображениями.

Я вспомнил, как Наташа в последнее время упоминала Юлика. Юлик смешно напевает блатные песни. Юлику нравится женская обувь. Юлику нравятся беременные женщины. Юлик может наощупь определить номинал монеты. Юлик, Юлик, Юлик… Я вспомнил недавний разговор:

— Ты такой доверчивый, — сказала Наташа улыбаясь, — тебе легко изменять.

Я улыбался, воспринимая её слова как комплимент. Потом добавил уже серьёзно:

— Если у тебя что-то случится, не рассказывай мне. Вообще, сделай так, чтобы я ничего не знал.

Я тогда считал, что мимолётное увлечение не должно быть причиной развода.

И ещё она как-то сказала:

— Я сравниваю тебя с Юликом. Ты, конечно, более талантливый, особенно в технике, а он гуманитарий. А мне как раз больше подошёл бы гуманитарий.

И ещё подумал я, что главное различие она не сказала. Отличие было в том, что отец Юлика был известным адвокатом с обширными связями. Что у них была дача в элитном районе Большого Фонтана. Что с одной стороны их дачи была дача генерала, а с другой стороны дача какого-то партийного работника и что они дружили семьями.

А что было у меня? Доброта? Честность? Порядочность? Различные таланты и изобретения? Всё это тогда нельзя было конвертировать в большие деньги. И, следовательно, в богатую светскую жизнь. А Наташа нуждалась в этом. Она должна была блистать.

И ещё я вспомнил почему-то историю Наташиной тёти. Звали её Полина, а мужа её Яков. Семья, на мой взгляд, была немного странная. Яков был простым сапожником, а Полина врачом-хирургом. Это была эффектная женщина, высокая, черноволосая, ухоженная, и мне что-то не очень было понятно, как она могла выйти замуж за простого сапожника. Она стеснялась своего мужа, нигде вместе они не бывали. И вот, как мне казалось, вдруг, Полина развелась с Яковом и вышла замуж за главврача больницы, где она работала. Ей было уже около пятидесяти, а её новый муж был лет на пятнадцать старше. Почему для меня всё это было странным? Я думал, что в таком возрасте уже не заводят новую семью.

Позже я узнал подробности. В молодости Яша и Поля учились в мединституте, где они и познакомились. Вскоре они поженились, у них появилась дочка. Жить на стипендию стало невозможно, и они решили, что Яша на время оставит учёбу и пойдёт работать, а, когда Поля окончит институт, он продолжит учёбу. У него были хорошие руки, и он быстро освоил сапожное дело и неплохо зарабатывал. Поля же продолжала учиться и стала врачом. И тут вмешалась судьба: началась война, и не о какой учёбе уже не могло быть речи. Так Яша остался сапожником на всю жизнь. Поля же ушла на фронт и всю войну провела в госпитале за хирургическим столом. Вернулась с фронта она капитаном медицинской службы со множеством наград. Там, на фронте, начался её роман с её будущим новым мужем, начальником госпиталя. Она стала, как говорят в народе, его ППЖ, т. е. походно-полевой женой. Он был старше её, у него была семья и дети, и после окончания войны он вернулся в свою семью. Но их роман продолжался многие годы и после окончания войны. Когда, можно сказать, в старости, у него умерла жена, Полина развелась с Яковом и вышла замуж за своего любовника. Они начали открыто появляться в обществе его высокопоставленных знакомых, и всё было хорошо. Наконец-то она оказалась в обществе себе подобных. Кстати, её бывший муж Яков быстро нашёл себе простую женщину, женился на ней, и у них тоже всё было хорошо. Когда через несколько лет у Полины умер её новый муж, она перестала за собой следить, начала болеть, мгновенно превратилась в седую старуху и вскоре тоже умерла, хотя было ей не более шестидесяти.

Я невольно сравнивал нашу ситуацию с историей жизни Наташиной тёти.

Если для мужа Полины расставание произошло спокойно, то для меня это была катастрофа. И жена понимала это и всё же пошла на расставание. При том, что она не была влюблена в другого мужчину, а просто выбрала лучший, по её мнению, вариант. Моё понимание порядочности не принимало такого, поэтому я болел.

Все эти мысли, воспоминания и сны не давали мне покоя. Похоже, что я сходил с ума.

Однажды Наташа сказала:

— Надо что-то решить. Я ещё молодая. Я не хочу умирать. Может быть, я ещё устрою свою жизнь. Пожалуйста, перейди жить к родителям.

— А как же Саша?

— Ты будешь встречать его из школы. Он же ещё ребёнок, привыкнет. Я же не собираюсь выходить замуж завтра.

Я всё ещё колебался. Сын, вероятно, понимал ситуацию, так как сказал однажды:

— Если ты уйдёшь, я уйду с тобой.

А я, тем не менее, мечтал отомстить жене, тоже изменив ей с кем-то. Вскоре, как мне казалось, представился подходящий случай. Я собирался в отпуск. Возможно, из-за Серёги, моего сотрудника, я впервые попал в больницу. В то время у меня подозревали язву желудка, и каждый отпуск я старался проводить в санатории. На этот раз мне в профкоме предложили горящую путёвку в санаторий где-то на Урале. Там я ещё не был! Был уже в Абхазии, в Армении, в Закарпатье, в Харькове, в Молдавии. А на Урале ещё не был.

— Надо это дело отметить, — сказал Серёга, — а то отпуск получится неудачным. У меня как раз бутылка с собой.

— Так мне же нельзя, — говорю.

— Мы же не будем напиваться, только символически, — улыбается Серёга. В общем, пришлось согласиться. В забегаловке, куда меня привёл Серёга, кроме подозрительной жареной печёнки ничего не было. Я и дома жареную печёнку избегаю кушать, а тут в сомнительной забегаловке. В общем, чтобы не опьянеть, пришлось кушать что есть. После забегаловки я сразу отправился на вокзал. Время ещё было, и я, чтобы протрезветь, решил посидеть в скверике. Сижу, мысленно вспоминаю Серёгу недобрыми словами и вдруг слышу знакомый голос:

— Куда это вы собрались?

Передо мной стоит Лариса из соседнего отдела и улыбается. Присела рядом. Молодая, красивая разведённая женщина, я и раньше на неё заглядывался, но как-то не получалось с ней поговорить. А тут сидит рядом и улыбается. Тем более, водка у меня ещё не выветрилась. Шучу, говорю комплименты и всякие глупости, взял за руку, даже сделал движение, чтобы поцеловать, а она всё смеётся. Она была уже опытная женщина, и, видно, мой вид и мои неуклюжие действия её забавляли.

Ночью в поезде мне стало плохо. По дороге в туалет я на мгновение потерял сознание и чуть не упал. В туалете заглянул в унитаз, всё чёрное как дёготь. Я уже был начитан о разных последствиях, которые могут быть при язве, и сразу понял, что у меня началось кровотечение. «Это меня бог наказал за измену», — подумал я по молодости и наивности.

— Вы хотите сойти на ближайшей станции или потерпите до Брянска? — спросила проводница, когда я сказал ей о случившемся. — Скоро Брянск, всё-таки большой город.

В Брянске меня уже ждала скорая помощь. Отвезли в больницу. При первом же осмотре врач подтвердил мои опасения. Начали давать холодную воду со льдом, на живот положили грелку тоже со льдом, дали какие-то таблетки, взяли анализ крови. В палате, куда меня поместили, лежало четыре человека. Среди них был один мужчина, уже после операции, и молодой парень, сын первого секретаря обкома, как выяснилось позже. У него была язва, и он ждал операции. Мы с ним разговорились. Он недавно окончил медицинский институт, работал пластическим хирургом. Рассказывал мне подробности об операциях на язве, о своей жизни. В общем, мы с ним подружились и проводили время в разговорах на разные темы.

— Как вы считаете, у Ленина тоже культ личности или авторитет личности? — спросил он как-то. Совсем недавно Хрущёв делал свой знаменитый доклад, и все обсуждали эту тему. Я что-то дипломатически говорил. Всё-таки человек незнакомый, да ещё и сын первого секретаря обкома.

Через несколько дней мне разрешили встать, чтобы позвонить жене. Я всё волновался, что жена будет переживать. На удивление жена вроде бы не очень удивилась или расстроилась, что меня несколько обескуражило. Я всё ещё не привык, что фактически мы уже не женаты.

Продержали меня в больнице недели две. Вначале несколько раз в день брали анализ крови. Кончики пальцев у меня болели из-за этого, и каждый раз я, можно сказать, страдал, когда у меня брали кровь. Позже, в Израиле, брали кровь сосем не так. Вставляли иголку с миниатюрным краником в вену, закрепляли её липкой лентой и оставляли до конца пребывания в больнице. Через неё брали кровь и также вводили различные лекарства. Это было и удобно, и безболезненно. Несколько раз делали рентген, но язву не нашли. Мой врач, вероятно чувствуя мою тревогу, успокоил меня:

— Мы вас не будем оперировать. Будете лечиться уже дома.

Так закончилась, не начавшись, моя месть.

Прошёл месяц нашей раздельной жизни. Ещё совсем недавно она спала со мной. Ещё совсем недавно она говорила, что не может заснуть, если не чувствует меня рядом. А сейчас она спит в другой комнате, я слышу, как она переодевается, и чувствую запах её косметики.

Наконец, в одну из ночей я не выдержал и пошёл к жене. Она не сопротивлялась, только закрыла лицо руками и заплакала. Впервые я видел её плачущей. И тут я взбесился. Я вскочил и начал крушить всё, что попадалось мне под руки. Жена тут же перестала плакать, натянула одеяло до подбородка и смотрела на меня испуганными глазами. Ничего подобного со мной никогда не было. Я бесился и вымещал всю свою обиду, гнев и злость на нашей квартире.

На следующий день я перешёл жить к своим родителям. Через несколько дней пришёл адвокат от жены. Он сказал, что жена просит развод.

— Пусть делает, что хочет, — сказал я.

— Если вы не возражаете, я составлю бумагу. Вам не надо будет присутствовать на суде. Скажите только, есть ли у вас претензии к жене?

— Ничего мне от неё не надо. Пусть делает, что хочет.

— Но вы понимаете, что квартира останется у жены?

Мне показалось, что адвокат смотрит на меня с любопытством. Затем он написал что-то на готовом бланке, вздохнул и дал мне подписать. Я подписал не глядя. Через несколько дней посыльный принёс чемодан с моими вещами.

(К окончанию)