В одно из… возвращений из школы состоялось наше знакомство с Государем. Он шёл по дороге с двумя старшими княжнами. Мы остановились на краю дороги, чтобы поклониться. Николай спросил: «Чьи это дети?». Денщик, зажав хлеб под мышкой и не выпуская корзинки, стал во фрунт и отвечал громовым голосом: «Штабс-капитана Королькова, Ваше императорское величество!»
Я обиделась на такое обобщение и заявила, что я — девочка капитана Львова. Государь посмеялся и при последующих встречах узнавал: «А, девочка капитана Львова!»…
(Из воспоминаний Ольги Ваксель)
Давным-давно — ровно пять лет назад! по нынешним временам это страшно много — в журнале «Солнечный ветер» появилось несколько публикаций, посвящённых Ольге Ваксель: «Кто такая Ольга Ваксель, мы не знаем…», воспоминания сына Ольги Ваксель и её подруг по Екатерининскому институту, а также небольшая статья о таком знаменитом и таком печальном стихотворении Осипа Мандельштама — «Я буду метаться по табору улицы тёмной…» — стихотворении, навеянном её образом.
И вот теперь — снова о ней. Зачем? Почему?.. Не знаю. Есть в судьбе этой незаурядной и красивой женщины какая-то загадка, что-то недосказанное и недопонятое, какой-то разительный, ошеломляющий контраст между её жизнью — для всех и её стихами — для себя самой.
Так всё-таки — зачем же снова?.. Не знаю. Быть может, просто чтобы почитать её стихи?..
«Государь посмеялся и при последующих встречах узнавал: «А, девочка капитана Львова!..» Ольга Ваксель по происхождению была дворянкой и, как говорится, очень высокой пробы. Среди её предков был, например, Алексей Львов, автор одного из главных символов Российской империи — гимна «Боже, царя храни». Её родной отец был офицером лейб-гвардии, а с малых лет воспитывал её «капитан Львов» — это её отчим, двоюродный брат отца. Гимназия в Царском Селе (рисованию и лепке её там обучала Ольга Форш, будущая советская писательница), привилегированный Екатерининский институт благородных девиц — её будущее казалось вполне безоблачным и определённым. Поездки вместе с матерью в Коктебель, дача Максимилиана Волошина, мир поэтов, музыкантов, художников, актёров, полудетская влюблённость…
А когда ей было 14 лет, всё в одночасье рухнуло. Всё — все жизненные ценности, эталоны, ориентиры и авторитеты. Вместо привилегированного института — советская школа. Вместо музыки и стихов — добывание еды и дров. Продавщица в книжном магазине, табельщица на стройке, манекенщица, корректор, официантка… Новая жизнь, новые авторитеты, новые ценности. Надеяться ей можно было только на себя.
И началась её жизнь — для всех и стихи — для себя самой…
 | * * * Спросили меня вчера: «Ты счастлива?» — я отвечала, Что нужно подумать сначала. (Думаю все вечера.) Сказали: «Ну, это не то»… Ответом таким недовольны. Мне было смешно и больно Немножко. Но разлито Волнение тонкое тут, В груди, не познавшей жизни. В моей несчастной отчизне Счастливыми не растут. 27 декабря 1921 |
В 1928 году Анатолий Мариенгоф, близкий друг Есенина, написал поразительный роман под названием «Циники». Главную героиню там, по странному совпадению, тоже зовут Ольга. Ясное дело, Мариенгоф писал вовсе не об Ольге Ваксель. Нет-нет, это совсем разные Ольги. Вот разве что время им обеим выпало — одно и то же.
Интересно, а насколько большую роль в человеческих судьбах играет время?..
Анатолий Мариенгоф, роман «Циники» (1928 год):
— Ольга, я пpошу вашей pуки.
— Это очень кстати, Владимиp. Hынче утpом я узнала, что в нашем доме не будет всю зиму действовать центpальное отопление. Если бы не ваше пpедложение, я бы непpеменно в декабpе пpевpатилась в ледяную сосульку. Вы пpедставляете себе, спать одной в кpоватище, на котоpой можно игpать в хоккей?
— Итак…
— Я согласна.
«Только она подумала, что жить одной несладко, как он незамедлительно появился». А вот это сказано уже о другой Ольге, об Ольге Ваксель. Из документальной повести Александра Ласкина «Ангел, летящий на велосипеде»:
Правильно устроить себе постель — тоже своего рода наука. Сначала укладываешь ветки, а сверху стелишь пальто. Дальнейшее зависит от того, удастся ли не заснуть. Если в мирные времена такая слабость простительна, то в военные она может стоить добычи.
Слава Богу, в этой жизни еще случаются чудеса. Отделяется фигура от серого фона, и начинаются неожиданные события. Именно так на её горизонте возник Арсений Фёдорович Смольевский. Только она подумала, что жить одной несладко, как он незамедлительно появился.
Встретились два царскосела, два человека из прошлого…
В 1921 году Ольга Ваксель стала женой А. Ф. Смольевского. Когда-то он учил её математике. Кажется, это и было всё, чему он вообще мог её научить.
* * * У нас есть растения и собаки. А детей не будет… Вот жалко. Меня пожалеет прохожий всякий, А больше всех докторша, милая Наталка. Влажной губкой вытираю пальму, У печки лежит шоколадная Зорька. А некого спрятать под пушистую тальму И не о чем плакать долго и горько. Для цветов и животных — солнце на свете, А для взрослых — жёлтые вечерние свечи. На дворе играют чужие дети… Их крики доносит порывистый ветер. 1921—1922 |  |
Писать об Ольге Ваксель очень непросто. У неё словно бы и есть биография, а словно бы и нет. Кто она для нас, эта женщина? Была бы она знаменитой поэтессой — мы бы о ней знали всё. Но стихи свои она писала для себя. Вращалась бы она в кругу самых громких имён нашей поэзии и искусства вообще, была бы она спутницей «небожителей» — мы бы знали о ней многое. Но судьба сталкивала её с ними словно бы даже и помимо её воли, безо всяких видимых усилий с её стороны, оставляя её почти что равнодушной. Она легко прикасалась к Олимпу и так же легко спускалась с него в «обычную» жизнь. «Кто такая Ольга Ваксель, мы не знаем»…
Дня через три, когда окончился ремонт у А. Ф., я переехала к нему. В первый вечер он заявил, что явится ко мне как грозный муж. И действительно, явился. Я плакала от разочарования и отвращения и с ужасом думала: неужели то же происходит между всеми людьми? Я чувствовала себя такой одинокой в моей маленькой комнатке; А. Ф. благоразумно удалился…
(Из воспоминаний Ольги Ваксель)
«Вы пpедставляете себе, спать одной в кpоватище?..» Нет, одной в «кроватище» она не спала — по крайней мере, сперва. Но и стать для неё по-настоящему близким человеком Арсений Фёдорович был попросту не в состоянии.
Припомнилась зима с её спокойной дрёмой, С жужжаньем ласковым моих весёлых пчёл. Мне некому сказать, что мужа нету дома, Что я боюсь одна, чтоб кто-нибудь пришёл.
«Только она подумала, что жить одной несладко»… Выйдя замуж, она, в сущности, так и осталась одинокой — не то замужем, не то нет. Обмануть себя у неё не получилось.
Анатолий Мариенгоф, роман «Циники» (1928 год):
— Куда вы пеpеезжаете?
— К жене.
— У неё есть кpовать?
— Есть.
— Вот и спите с ней на одной кpовати.
— Пpостите, товаpищ, но у меня длинные ноги, я хpаплю, после чая потею. И вообще я пpедпочёл бы спать на pазных.
— Вы как женились — по любви или в комиссаpиате pасписались?
— В комиссаpиате pасписались.
— В таком случае, гpажданин, по законам pеволюции — значит, обязаны спать на одной…
«На дворе играют чужие дети»… Ольга очень хотела ребёнка, наивно полагая, что это сблизит её с А. Ф. Наконец, в ноябре 1923 года, в полном соответствии с «законами революции», у Ольги Ваксель родился сын, которого назвали именем его отца — Арсений. Теперь, после рождения сына, у неё уже не осталось никаких иллюзий: сохранить её брак с А. Ф. было уже, по-видимому, невозможно.
 | * * * Как мало слов, и вместе с тем как много, Как тяжела и радостна тоска… Прожить и высохнуть, и с лёгкостью листка Поблекшего скользнуть на пыльную дорогу. Как мало слов, чтоб передать точнее Оттенки тонкие, движенье и покой, Иль вечер описать, хотя бы вот такой: В молчании когда окно синеет, Мятущаяся тишь любимых мною комнат, А мерный звук — стекает с крыш вода… Те счастье мне вернули навсегда, Что обо мне не молятся, но помнят. 13 марта 1922 |
В истории с замужеством ошиблись оба. Ошиблась Ольга, приняв давнюю свою влюблённость в А. Ф. за любовь. Ошибся и А. Ф., пытаясь удержать Ольгу традиционными методами ревнивых мужей. Масштабы личности, кругозора и интересов были несопоставимы. Долго себя обманывать Ольга не могла. Вести размеренную жизнь домохозяйки при нелюбимом муже, жить так, как живут миллионы других женщин, — ей было не под силу.
Причины для ревности появились у А. Ф. ещё до брака, когда Ольга продолжила посещать поэтический кружок Николая Гумилёва. Вечера коллективного творчества, упражнения на развитие художественного вкуса и на подбор рифм очень скоро переросли в гораздо более тесное знакомство Ольги со знаменитым поэтом и даже в индивидуальные занятия у него на дому. Разумеется, приличия требовали, чтобы определённое внимание доставалось при этом и А. Ф.. Вначале тот был этим вниманием Гумилёва польщён, потом… потом он уже не был этим польщён.
…Сепаратные занятия с Н. Гумилёвым… нравились мне гораздо больше… Он жил один в нескольких комнатах, в которых только одна имела жилой вид. Всюду царил страшный беспорядок, кухня была полна грязной посудой, к нему только раз в неделю приходила старуха убирать.
Не переставая разговаривать и хвататься за книги, чтобы прочесть ту или иную выдержку, мы жарили в печке баранину и пекли яблоки. Потом с большим удовольствием мы это глотали. Гумилёв имел большое влияние на моё творчество, он смеялся над моими робкими стихами и хвалил как раз те, которые я никому не смела показывать. Он говорил, что поэзия требует жертв, что поэтом может называться только тот, кто воплощает в жизнь свои мечты.
Они с А. Ф. терпеть не могли друг друга, и когда встречались у нас, говорили колкости…
(Из воспоминаний Ольги Ваксель)
К счастью для Ольги, летом 1921 года, сразу после замужества, индивидуальные занятия с Гумилёвым ей пришлось прекратить. К счастью — потому что в августе того же года Николай Гумилёв был арестован по подозрению в контрреволюционном заговоре и вскоре после этого расстрелян. Вероятно, Ольга не слишком и не долго переживала по этому поводу.
Из документальной повести Александра Ласкина «Ангел, летящий на велосипеде»:
…В двадцать третьем году она стала актрисой небольшого театрика: «… Я недолго размышляла, — пишет она, — собрала маленький чемоданчик и уехала, ни с кем не попрощавшись, с А. Ф. я ссорилась накануне, он был уверен, что я у матери, а мать моя, которая очень редко у нас бывала, считала, что я дома, и не беспокоилась».
Актрисами так не становятся: так, обидевшись на домашних, переезжают на несколько дней к подруге. Вместе с тем, исчезнув по-английски, она ехала на Дальний Восток. Надо сказать, что ради этих гастролей всё было и задумано. Очень уж хотелось ей увидеть возлюбленного, волею обстоятельств оказавшегося в Хабаровске.
«Компания наша, — пишет Лютик дальше, — состояла из молодёжи, такой же легкомысленной, как и я… Мы были одними из первых, кто осмелился пуститься в этот дальний путь после ухода белых. Наше путешествие до Читы продолжалось десять дней. Там, усталые от дороги, немытые, голодные, мы дали три спектакля в один вечер. Как это было в действительности один Бог знает… На прощание нам закатили роскошный ужин; было весело, если бы не мрачная мысль о том, как мы доберёмся обратно. В самый разгар тостов и когда все были очень жизнерадостно настроены, я сняла с себя кружевные штанишки, вылезла на стол и, размахивая ими, как флагом, объявила, что открываю аукцион…»
Лютик морщилась, видя, что участники аукциона колеблются. Хлопала в ладоши, когда голос из зала называл новую сумму…
«Эта игра всем очень понравилась, — писала она с тайной гордостью, — моей выдумке пытались подражать, но неудачно, за свои штанишки я выручила столько, что смогла купить себе пыжиковую шубу»…
Главное то, как Лютик смотрела на нэпманов. Её взгляд прожигал эту публику насквозь.
«Лютик» — это она, Ольга Ваксель. Именно так называли её в детстве близкие её люди. Этим же детским прозвищем её потом всегда звали и все те, кто её хорошо знал.
Анатолий Мариенгоф, роман «Циники» (1928 год):
… Ольга ловит убегающие глаза Докучаева:
— Сколько дадите, Илья Петpович, если я лягу с вами в кpовать?
Докучаев обжигается супом. Жиpные стpуйки текут по гладко выбpитому шиpокому подбоpодку.
Ольга бpосает ему салфетку:
— Вытpитесь. А то пpотивно смотpеть.
— С панталыку вы меня сбили, Ольга Константиновна.
Он долго тpёт свою кpепкую, тяжёлую челюсть.
— Тысяч за пятнадцать доллаpов я бы вам, Докучаев, пожалуй, отдалась.
— Хоpошо.
Ольга бледнеет…
Расставание с А. Ф. оказалось и долгим, и нудным: с уходами к матери и с последующими возвращениями, с письмами А. Ф., полными раскаяния, с его мольбами, с бурными скандалами и с мелкими и не очень мелкими его пакостями. Всё это не имело никакого смысла: обманывать себя Ольга уже не могла. В конце концов, А. Ф. смирился с неизбежным и оставил её в покое.
* * * Ты прав… Я иногда пишу над печкой яркой Тобой или другим навеянные строки, А вечер тянется, прекрасно-одинокий… Не ожидая от судьбы подарка, Ношу в себе приливы и отливы — Горю и гасну там, на дне глубоком. Встречаю жадным и смущённым оком Твой взгляд доверчивый и радостно-пытливый. И если снова молодым испугом Я кончу лёт на чёрном дне колодца, Пусть сердце тёмное, открытое забьётся Тобой, любимым, но далёким другом. Март 1922 |  |
Из воспоминаний Ольги Ваксель:
Осенью (1924 г.) я поступила в производственную киномастерскую под странным названием «ФЭКС», что означало «Фабрика эксцентрического Актёра». Руководители её были очень молоды, одному было 20 лет, другому 22.
Тут мы прервёмся ненадолго. Двадцать (почти) лет было Григорию Козинцеву, а двадцать два года — Леониду Траубергу. В 1922 году именно они организовали театральную мастерскую «ФЭКС», которая как раз в 1924 году была преобразована в киномастерскую с тем же «странным названием». В 30-е годы Козинцев и Трауберг создали знаменитую кинотрилогию о Максиме («Юность Максима», «Возвращение Максима» и «Выборгская сторона»), за которую они вместе же стали лауреатами Сталинской премии первой степени (1941 год).
В 1948 году Григорий Козинцев был отмечен Сталинской премией второй степени — за фильм «Пирогов». В послевоенные годы Козинцев являлся одним из ведущих советских режиссёров — достаточно упомянуть его фильмы «Дон Кихот» (1957 год), «Гамлет» (1964) и «Король Лир» (1970). За создание кинофильма «Гамлет» ему была присуждена Ленинская премия.
В 1925 году Козинцев и Трауберг выпустили в прокат эксцентрическую киноленту «Мишки против Юденича», в которой снимались ученики киномастерской «ФЭКС», в частности: Сергей Герасимов (впоследствии наш выдающийся киноактёр, кинорежиссёр и педагог), Янина Жеймо (будущая всесоюзная «Золушка») и — и Ольга Ваксель.
 | * * * Когда последний час дневной Сольётся с сумраком ночным, О ты, который мной любим, Приди ко мне, молчать со мной… 2 июня 1922 СПб. * * * Целый год я смотрела на бедную землю, Целовала земные уста. Отчего же внутри неизменно чиста И словам откровений так радостно внемлю? Оттого ли, что боль я носила в груди, Или душу мою охраняли святые? Только кажется вот — облака золотые Принесут небывалые прежде дожди. Июнь 1922 |
В 1922 году юный Григорий Козинцев, будущий мэтр советского кинематографа, так изложил творческие принципы «ФЭКС»:
Вчера — уютные кабинеты. Лысые лбы. Соображали, решали, думали. Сегодня — сигнал. К машинам! Ремни, цепи, колёса, руки, ноги, электричество. Ритм производства.
Вчера — музеи, храмы, библиотеки. Сегодня — фабрики, заводы, верфи.
Вчера — культура Европы. Сегодня — техника Америки. Промышленность, производство под звёздным флагом. Или американизация, или бюро похоронных процессий.
Вчера — салоны, поклоны, бароны. Сегодня — крики газетчиков, скандалы, палка полисмена, шум, крик, топот, бег. […]
Искусство без большой буквы, пьедестала и фигового листка. Жизнь требует искусства. Гиперболически грубое, ошарашивающее, бьющее по нервам, откровенно утилитарное, механически точное, мгновенное, быстрое. Иначе не услышат, не увидят, не остановятся. […]
Продолжаем читать воспоминания Ольги Ваксель о киномастерской «ФЭКС»:
Пользуясь своим влиянием на А. Ф., я настояла на том, чтобы и он тоже поступил туда. Я взялась даже подготовить его по акробатике, и надо было видеть, как он дома кувыркался на коврике. Боксу я его тоже начала учить, но это кончилось тем, что я разбила ему нос и с тех пор он хватал меня за руки, как только я собиралась нанести прямой удар.
Я стала 6 раз в неделю ходить на Гагаринскую, проводила там с 7-и до 11-и вечера, занимаясь следующими предметами: акробатика (ежедневно), бокс или джиу-джитсу, лазание по крышам, американские танцы, иногда верховая езда, киножест и два теоретических предмета — история кино и политграмота.
Кинорежиссёр Сергей Герасимов учился в киномастерской одновременно с Ольгой Ваксель: «Ощущение своеобразного сеттльмента определяло нашу жизнь в ФЭКС… Американский детектив, американская комическая акробатика, бокс — вот незыблемые основы искусства, а жизнь полностью проходила в ФЭКС, другой жизни не было…»
Да, бокс…
Анатолий Мариенгоф, роман «Циники» (1928 год):
… Hа фаянсовом попугае лежат pазноцветные монпансье. Ольга выбpала зелёненькую, кислую.
— Ах да, Владимиp…
Она положила монпансьешку в pот.
— …чуть не позабыла pассказать…
Ветер захлопнул форточку.
— …я сегодня вам изменила.
Снег за окном пpодолжал падать и огонь в печке щёлкать свои оpехи.
Ольга вскочила со стула.
— Что с вами, Володя?
Из печки вывалился маленький золотой уголёк…
«Искусство без большой буквы, пьедестала и фигового листка…»
«С тех пор он хватал меня за руки, как только я собиралась нанести прямой удар…»
* * * Мне-то что! Мне не больно, не страшно — Я недолго жила на земле. Для меня, словно год, день вчерашний — Угольком в сероватой золе. А другим каково, бесприютным, Одиноким, потерянным, да! Не прельщусь театрально-лоскутным, Эфемерным, пустым, никогда. Что мне тяжесть? Холодные цепи. Я несу их с трудом, чуть дыша, Но оков, что стократ нелепей, Хоть и легче, не примет душа… За других, за таких же незрячих, Помолилась бы — слов не найти… И в стремленьях навеки горячих Подошла бы к началу пути. Июнь 1922 |  |
Кинематографом, этим новомодным тогда искусством, Ольга Ваксель интересовалась давно. Вначале это были коротенькие газетные заметки, написанные уверенной рукой знатока. Затем — киномастерская «ФЭКС», попытка окунуться в этот мир с головой… Совсем уж «с головой», впрочем, окунуться ей так и не удалось: вероятно, будущие мэтры советской кинематографии интуитивно чувствовали, что для неё это — увлечение хоть и сильное, но всё-таки временное.
Всё это нравилось мне, было для меня ново, но мои режиссёры не хотели со мной заниматься, отсылая меня к старикам Ивановскому и Висковскому, говоря, что я слишком для них красива и женственна, чтобы сниматься в комедиях. Это меня огорчало, но увидев себя на экране, в комедии «Мишки против Юденича», пришла к убеждению, что это действительно так. В конце 1925 года я оставила ФЭКС и перешла сниматься на фабрику «Совкино». Здесь я бывала занята преимущественно в исторических картинах и была вполне на своём месте. Мне очень шли стильные прически, я прекрасно двигалась в этих платьях с кринолинами, отлично ездила верхом в амазонках, спускавшихся до земли, но ни разу мне не пришлось сниматься в платочке и босой. Так и значилось в картотеке под моими фотографиями: «типаж — светская красавица». Так и не пришлось мне никогда сниматься в комедиях, о чем я страшно мечтала.
(Из воспоминаний Ольги Ваксель)
При всех своих талантах, при её безусловно яркой внешности (знавшие её утверждают, что на фотографиях она выглядит намного хуже, чем была в жизни) — Ольга оставалась, прежде всего, женщиной, и кино никогда не было для неё самоцелью.
Между тем, моё пребывание в ФЭКСе стало просто невыносимо — приходилось видеть там каждый день человека, который мне нравился и который относился ко мне с презрительным равнодушием. Мне было очень больно признать себя побеждённой каким-то провинциалом…
(Из воспоминаний Ольги Ваксель)
Действительно: и режиссёры не хотят заниматься, и «человека» приходится видеть там каждый день, с 7-и до 11-и вечера и 6 дней в неделю. Просто невыносимо в этом ФЭКСе…
Фрагмент воспоминаний Ольги Ваксель, записанных с её слов и с правками, сделанными её рукой:
«[…] где я была на с'ёмке. Между тем в «Фзксе» я встретила парня, который мне
очень понравился. Он был провинциа […]»
Мятущаяся натура Ольги искала душевного равновесия — а оно всё никак не наступало. Прикосновение к высокому искусству, новые интересные знакомства, встречи с талантливыми людьми — всё это у неё было. Не было лишь чего-то неуловимого, чего-то главного, а вот чего именно — она не понимала. Вокруг неё бурлила жизнь, влиться в которую, вписаться в которую — и не столько внешне, сколько внутренне — у неё не получалось.
Анатолий Мариенгоф, роман «Циники» (1928 год):
… Ольга почему-то не осталась ночевать у Сеpгея. Она веpнулась домой часа в два.
Я слышал, с обоpвавшимся дыханием, как повеpнулся её ключ в замке, как бесшумно, на цыпочках, миновала она коpидоp, подняла с пола мою шубу и пpошла в комнаты.
Hайдя кpовать пустой, она веpнулась к Маpфушиному чуланчику и, постучав в пеpегоpодку, сказала:
— Пожалуйста, Владимиp, не засыпайте сpазу после того, как «осушите до дна кубок наслаждения»! Я пpинесла целую кучу новых стихов имажинистов. Вместе повеселимся…
Душевный разлад нарастал, а вместе с ним наступало какое-то странное опустошение.
 | * * * Ты счастлив: твой законен мир, И жизнь течёт в спокойном русле, А я — на землю оглянусь ли, Иль встречусь с новыми людьми? Всё — огорченья, всё — тревога, Сквозь терния далёкий путь, И негде, негде отдохнуть, И не с кем, не с кем вспомнить Бога… 17 июля 1922 |
Вскоре после начала занятий в киномастерской «Фзкс» на пути Ольги Ваксель вновь появился Осип Мандельштам. Вновь — потому что познакомилась она с ним ещё девочкой, на даче у Максимилиана Волошина в Коктебеле.
Из воспоминаний Евгения Мандельштама, младшего брата знаменитого поэта:
Осип и я познакомились с Лютиком в Коктебеле в 1915 году, где она была с матерью. Ей тогда было всего двенадцать лет. Это была длинноногая, не по возрасту развитая девочка. Детского общества в Коктебеле почти не было, и мы с ней, хотя я был старше, весело проводили вместе время у моря. Любили по вечерам незаметно взбираться на башню дома, усаживаться в уголке на пол, подобрав под себя ноги, и слушать всё, о чём говорили взрослые. А среди них, как всегда у Волошина, были люди интересные…
Вот одним из этих «интересных людей» и был тогда Осип Мандельштам. Во второй раз Мандельштам встретился с Ольгой уже совсем в другое время. Воспоминания Ольги Ваксель, касающиеся этой второй встречи, вызвали ярость у вдовы Мандельштама, Надежды Яковлевны, и у близких ей людей. Воспоминания эти до сих пор не опубликованы полностью, без купюр.
Фрагмент воспоминаний Ольги Ваксель, записанных с её слов и с правками, сделанными её рукой:
«[…] человек 15. Около этого времени я [снова] (встретилась) ближе познакомилась с одним
поэтом и переводчиком, жившим в доме Макса Волошина в те два лета, когда я могла там
была. Современник Ахматовой и Блока из группы «акмеистов», женившись на прозаической
художнице, он почти перестал писать стихи. Он повёл меня к своей жене, […]»
«Женившись на прозаической художнице, он почти перестал писать стихи»… Надо сказать, что воспоминания Ольги Ваксель для печати не предназначались. По давней институтской привычке она всегда вела дневник. Её воспоминания отличаются сухостью и какой-то явственно ощутимой отрешённостью: когда она их диктовала, жить ей оставалось уже недолго, и она это, кажется, уже понимала. А лгать самой себе она не могла и раньше…
Из воспоминаний Ольги Ваксель:
Он повёл меня к своей жене (они жили на Морской), она мне понравилась, и с ними я проводила свои досуги. Она была очень некрасива, туберкулёзного вида, с жёлтыми прямыми волосами. Но она была так умна, так жизнерадостна, у неё было столько вкуса, она так хорошо помогала своему мужу, делая всю черновую работу по его переводам! Мы с ней настолько подружились, я — доверчиво и откровенно, она — как старшая, покровительственно и нежно. Иногда я оставалась у них ночевать, причём Осипа отправляли спать в гостиную, а я укладывалась спать с Надюшей…
Из воспоминаний Надежды Мандельштам:
Ольга стала ежедневно приходить к нам, всё время жаловалась на мать, отчаянно целовала меня — институтские замашки, думала я, — и из-под моего носа уводила Мандельштама. А он вдруг перестал глядеть на меня, не приближался, не разговаривал ни о чём, кроме текущих дел, сочинял стихи, но мне их не показывал…
Всё это началось почти сразу, Мандельштам был по-настоящему увлечён и ничего вокруг себя не видел. Это было его единственное увлечение за всю нашу совместную жизнь, но я тогда узнала, что такое разрыв…
В Ольге было много прелести, которую даже я, обиженная, не могла не замечать, — девочка, заблудившаяся в страшном, одичалом городе, красивая, беспомощная, беззащитная… Её бросил муж, и она с сыном целиком зависела от матери и отчима, который, видимо, тяготился создавшейся ситуацией…
Надежда Яковлевна преувеличивает: если в браке с А. Ф, кто-то кого и бросил, то это была именно Ольга… Много лет спустя сын Ольги, Арсений Арсеньевич Смольевский, встретился с Надеждой Мандельштам, уже очень немолодой:
Мой разговор с Надеждой Яковлевной был не очень долгим, я боялся утомить её, хотя, конечно, мне хотелось узнать от неё побольше. Об О. В. она говорила очень тепло: «То была какая-то беззащитная принцесса из волшебной сказки, потерпевшая в этом мире… Она переживала тогда трудную пору и каждый вечер приходила рыдать на моём плече…»
В опубликованных воспоминаниях Надежды Мандельштам поражает именно это: контраст между с трудом сдерживаемой женской яростью и очевидной несправедливостью по отношению к Ольге Ваксель — и то и дело, словно бы даже поневоле, прорывающимися словами какого-то восхищения этой «беззащитной принцессой из волшебной сказки».
* * * Какие чудеса бывали на земле, Какие радости возможны в мире этом! И познавать и воспевать поэтам Господь, дающий зрение, велел. И никогда цветами новых песен И новых радостей не переполню сердца. За веру малую прощаю иноверца, Мне каждый день по-новому чудесен. 27 сентября 1922 |  |
Побеседовав с Надеждой Яковлевной, Арсений Смольевский, безо всякого предупреждения, опубликовал нижеследующий фрагмент воспоминаний своей матери с некоторыми купюрами. Вот что, однако, мы видим на доступной в интернете фотокопии воспоминаний Ольги Ваксель:
Фрагмент воспоминаний Ольги Ваксель, записанных с её слов и с правками, сделанными её рукой:
«[…] спать с Надюшей в одной постели под пестрым гарусным одеялом. Она была оказалась
немножко лесбианкой и пыталась меня совратить на этот путь. Но я еще была одинаково
холодна как мужским, так и женским ласкам. Все было бы очень мило, если бы между
супругами не появилось тени. Он, еще больше чем она, начал увлекаться мною. Она
ревновала попеременно, то меня к нему, то его ко мне […]»
«Но я ещё была одинаково холодна как мужским, так и женским ласкам»… Это нетрудно ведь себе представить: только-только ведь завершился долгий и мучительный бракоразводный процесс, сопровождавшийся неоднократными судебными разбирательствами, оскорблениями вперемешку с мольбами о прощении, публичным полосканием грязного белья, борьбой за сына. Нетрудно себе представить, скольких сил стоило всё это Ольге. Мандельштамы появились в её жизни именно тогда, когда единственное, что ей было нужно, — это просто не чувствовать столь остро своё одиночество. Душевных сил на всё остальное — у неё в тот момент ещё не было.
Из воспоминаний Надежды Мандельштам:
Перед смертью Ольга надиктовала мужу, знавшему русский язык, дикие эротические мемуары. Страничка, посвящённая нашей драме, полна ненависти и ко мне, и к Мандельштаму…
Она обвиняет Мандельштама в лживости, а это неправда. Он действительно обманывал и её и меня в те дни, но иначе в таких положениях и не бывает. Не понимаю я и злобы Ольги по отношению ко мне…
И всё же я никогда не забуду диких недель, когда Мандельштам вдруг перестал замечать меня и, не умея ничего скрывать и лгать, убегал с Ольгой и в то же время умолял всех знакомых не выдавать его и не говорить мне про его увлечение, про встречи с Ольгой и про стихи… Эти разговоры с посторонними людьми были, конечно, и глупостью и свинством, но кто не делает глупостей и свинства в таких ситуациях?..
Он разве лгал?.. Это неправда! Да, он лгал… Но всё равно это неправда, потому что в его положении лгут все!.. Такова женская логика…
Собственно говоря, Ольга никого и ни в чём не обвиняет. Она лишь сухо констатирует:
Для того, чтобы говорить мне о своей любви, вернее, о любви ко мне для себя и о необходимости любви к Надюше для неё, он изыскивал всевозможные способы, чтобы увидеть меня лишний раз. Он так запутался в противоречиях, так отчаянно цеплялся за остатки здравого смысла, что было жалко смотреть…
Её формулировки убийственно точны: «… о любви ко мне для себя и о необходимости любви к Надюше для неё» — вот о чём говорил ей Осип Мандельштам…
Из письма Надежды Мандельштам Александру Гладкову (письмо от 8 февраля 1967 года; цитируется по книге Олега Лекманова и статье Елены Невзглядовой):
Дорогой Александр Константинович! У меня к Вам трудное и сложное дело. Оно настолько интимно, что должно остаться между нами…
Я ничего не имею против варианта, что О. М. мне изменил, мы хотели развестись, но потом остались вместе. Дело же обстоит серьёзнее…
Всё началось по моей вине и дикой распущенности того времени. Подробностей говорить не хочу. Я очень боюсь, что это есть в её дневнике (надо будет это как-то нейтрализовать)…
О. М. мне клялся в очень странной вещи (я вам скажу, в какой, при встрече), в которую я не верила и не верю, но если это правда, то она могла быть очень дико истолкована бедной Ольгой. Дико ворошить всё это на старости лет. Но что делать? Помогите, если можете…
Да… Время, время… Мариенгоф в своём романе «Циники» писал вовсе не об Ольге Ваксель — там совсем другая Ольга. Вот разве что время им обеим выпало — одно и то…
 | * * * Ну, помолчим минуту до прощанья, Присядем, чинные, на кончике дивана. Нехорошо прощаться слишком рано, И длить не надо этого молчанья. Так будет в памяти разлука горячей, Так будет трепетней нескорое свиданье, Так не прерву посланьем ожиданья. Не приходи, разлюблен, ты — ничей. Так сохраню засохшие цветы, Что ты, смеясь, мне положил за платье, И руки сохранят желанными объятья, И взоры дальние останутся чисты. 7 ноября 1922 |
Из воспоминаний Ольги Ваксель:
Для того, чтобы иногда видаться со мной, Осип снял комнату в «Англетере», но ему не пришлось часто меня там видеть. Вся эта комедия начала мне сильно надоедать. Для того, чтобы выслушивать его стихи и признания, достаточно было и проводов на извозчике с Морской на Таврическую. Я чувствовала себя в дурацком положении, когда он брал с меня клятву ни о чём не говорить Надюше, но я оставила себе возможность говорить о нём с ней в его присутствии…
Однажды он сказал мне, что имеет сообщить мне нечто важное, и пригласил меня, для того, чтобы никто не мешал, в свой «Англетер». На вопрос, почему этого нельзя делать у них, ответил, что это касается только меня и его. Я заранее могла сказать, что это будет, но мне хотелось покончить с этим раз и навсегда…
Фрагмент воспоминаний Ольги Ваксель, записанных с её слов и с правками, сделанными её рукой:
«[…] видеть меня наедине. Я сказала о своем намерении больше у них не бывать, он пришел
в такой ужас, плакал, становился на колени, уговаривал меня пожалеть его, в сотый раз
уверяя, что он не может без меня жить и т. д. […]»
По словам Надежды Мандельштам, её муж сам решил порвать с Ольгой раз и навсегда, и сделал он это в самый последний момент, когда Надежда Яковлевна уже сидела на чемоданах, чтобы уйти к другому, — просто снял телефонную трубку и сказал Ольге, «грубо и резко»: «Я не приду, я остаюсь с Надей, больше мы не увидимся, нет, никогда»…
Самое интересное, что, быть может, правду сказали они обе — кто знает…
Из воспоминаний Надежды Мандельштам:
Я только подозреваю одно: если бы в тот момент, когда он застал меня с чемоданом, стихи ещё не были бы написаны, он, возможно, дал бы мне уйти к Т. Это один из вопросов, которые я ему не успела задать.
Зато он мне признался, что у него с самого начала сложился совершенно мальчишеский план, как меня вернуть, если я обижусь и не захочу с ним жить.
Он решил достать пистолет, впрочем, тогда были револьверы, и стрельнуть в себя, но не всерьёз, а только оттянув кожу на боку. Рана бы выглядела страшно — столько крови! — опасности же никакой — просто порванная кожа… Но я бы, конечно, не выдержала, пожалела самоубийцу и вернулась… (В этом он, пожалуй, ошибается.)
Такого идиотизма даже я от него не ждала…
Через много лет он мне сказал, что в жизни он только дважды знал настоящую любовь-страсть — со мной и с Ольгой…
У меня есть ещё один вопрос, на который нет ответа: почему в тот миг Мандельштам выбрал меня, а не Ольгу, которая была несравненно лучше меня? Ведь у меня есть только руки, сказала я ему, а у неё есть всё…
«Если бы в тот момент стихи ещё не были бы написаны»… А стихи к тому времени уже были написаны — прекрасные стихи, посвящённые Ольге Ваксель. Ещё несколько стихотворений будут написаны Мандельштамом несколько лет спустя, уже после того, как «стрельнёт в себя» — правда, уже по-настоящему — Ольга…
Анатолий Мариенгоф, роман «Циники» (1928 год):
— Владимиp, у меня тут pаботы на добpый час. Съездите за Сеpгеем. Его не было у нас тpи дня, а мне кажется, что пpошли месяцы.
— А если бы меня… не было тpи дня?
— Я бы pешила, что пpошли годы.
— А если Докучаева?
— Тpи минуты… а может быть, и тpи десятилетия…
Ольга: «Мне было очень больно признать себя побеждённой каким-то провинциалом из Николаева»… «Провинциал из Николаева» появится в её жизни всего через несколько месяцев.
* * * Я жду тебя, как солнечного мая, Я вижу о тебе мучительные сны, Не замечаю медленной весны, И длить не надо этого молчанья. К губам цветы разлуки прижимая. И всё-таки могу ещё уйти, Как раненая упорхнуть голубка, А ты не выплеснешь недопитого кубка, Не остановишься в стремительном пути. «Источник благодати не иссяк», — Сказал монах, перелистнувши требник… Служитель церкви для меня — волшебник, А ты — почти разоблачённый маг. И боль, что далеко не изжита, Я претворю в безумье. Сила Растёт… Я дух не угасила, Но я изверилась, и вот почти пуста. 27 марта 1923 |  |
Помните, я написал чуть выше, что «во второй раз» — то есть, на стыке 1924 и 1925 годов — Мандельштам встретился с Ольгой «уже совсем в другое время»? Но был ещё и «третий раз», в 1927 году. Время тогда было вроде бы то же самое, но вот Ольга… Ольга была тогда уже немножечко другой. Проще говоря, она давно уже не писала стихов…
Из воспоминаний Ольги Ваксель:
Как они с Надюшей разобрались во всём этом, я не знаю, но после нескольких телефонных звонков с приглашением с её стороны я ничего о ней не слыхала в течение трёх лет, когда, набравшись храбрости, зашла к ней в Детском Селе, куда они переехали и где я была на съёмке.
Из воспоминаний Евгения Мандельштама:
Встреча брата с Лютиком в 1927 году была последней. Отношения между ними больше не возобновлялись…
Из воспоминаний Надежды Мандельштам:
Прошло несколько лет, Ольге всё же удалось съездить на юг, но не с Мандельштамом, а с его братом Евгением. Видно, женщины уже тогда упали в цене, если такая красотка не сразу нашла заместителя…
Из воспоминаний Евгения Мандельштама:
Я Лютика не видел с конца 1916 года. Наши интересы и среда, в которой каждый из нас вращался, были очень далекими. Но в 1927 году мы с Лютиком случайно встретились на одном из концертов… Лютик по-прежнему была прекрасна. Но личные неудачи и лишения оставили на ней свой след. Она стала более замкнутой, в ней ощущалась какая-то внутренняя опустошённость. Мы оба обрадовались этой встрече, напомнившей нам юность и Коктебель с его безоблачными днями. Мы стали видеться…
Из документальной повести Александра Ласкина «Ангел, летящий на велосипеде»:
К своему счастью с Лютиком Евгений Эмильевич готовился так же, как к мероприятию в Союзе писателей. Чёткость — это вообще его сильная сторона. Осип Эмильевич всё никак не решался на поездку в Крым, а его брат только поинтересовался: где взять необходимые средства? Как и подобает настоящему директору, он предпочитал деньги не вкладывать, а находить. Сумма на поездку оказалась точь-в-точь ценой рояля Юлии Фёдоровны. По случаю этого важного для дочери события она согласилась его продать.
Всё просчитал Евгений Эмильевич. Например, настоял на том, чтобы в поездку взяли Асика. Присутствие мальчика должно было подчеркнуть серьёзность его намерений…
Из воспоминаний Евгения Мандельштама:
В те годы я был вдовцом. Отсутствие в моей жизни женщины, одиночество давало о себе знать и способствовало моему сближению с Лютиком. Ничего не предрешая, я предложил ей попутешествовать вместе. Хотелось дать ей передышку от жизненных трудностей и лишений. Лютик согласилась, и мы вместе с её сыном пустились в путь. Побывали на Кавказе, в Крыму, на Украине. Впечатлений было много, особенно от плавания по Чёрному морю…
Но отношения наши по-прежнему оставались неясными и напряжёнными. Душевный мир Лютика был скрыт от меня. Случай привёл к тому, что я в этом воочию убедился: в Батуме она под каким-то предлогом оставила меня в гостинице с сыном, а сама ушла на свидание с моим соучеником по Михайловскому училищу, с которым я её познакомил на пароходе. После того, как я застал их на бульваре, я остро почувствовал, насколько мы чужие друг другу люди…
Из документальной повести Александра Ласкина «Ангел, летящий на велосипеде»:
Трудно было предполагать столь скорое крушение.
Евгений Эмильевич даже не сразу понял — что же произошло. Он ещё что-то говорил тоном то ли счастливым, то ли разморенным, а она его уже не слышала…
Из воспоминаний Евгения Мандельштама:
Мы вернулись в Ленинград. Я довез её до квартиры, и больше мы с ней никогда не встречались…
Анатолий Мариенгоф, роман «Циники» (1928 год):
— Фу-ты, чуть не запамятовал. Ведь я же получил сегодня письмо от Докучаева. Удивительно, вынесли человека на погpеб, на поляpные льды…
— …а он всё не остывает.
— Совеpшенно веpно. Хотите пpочесть?
— Hет. Я не люблю писем с гpамматическими ошибками.
Евгений Эмильевич нашёл удивительно точные слова: внутренняя опустошённость.
Проще говоря, она давно уже не писала стихов.
 | * * * Я не стану тебя упрекать, Я сама виновата во всём, Только в сердце такая тоска И не мил мне мой светлый дом. Я не знаю, как, почему Я убила любовь твою. Я стою на пороге в тьму, Где просила себе приют. Как никто не помог мне жить, Не помогут мне и уйти. Я скитаюсь от лжи до лжи По неведомому пути. Я не знаю, чего искать, Я убила любовь твою. И во мне такая тоска. И такие птицы поют. 27 апреля 1923 |
Декабрь 1966 года. Вспоминает Елена Владимировна Тимофеева (Лёля Масловская), хорошо знавшая Ольгу Ваксель ещё со времён Екатерининского института:
Ей нравилась острота жизни. Могла легко увлечься, влюбиться. Влюблялась она без памяти, и вначале всё было хорошо. А потом тоска, полное разочарование и очень быстрый разрыв. Это была её натура, с которой она не могла совладать.
Первый её муж был преподаватель математики. У Лютика родился сын. С мужем она развелась.
Потом были другие браки.
Помню, был врач, потом моряк, потом скрипач.
Браки эти быстро кончались. Она уходила и всё оставляла…
А вот что припомнилось тогда Ирине Чернышевой, сестре Елены Тимофеевой:
Помню, я встретила Лютика на Невском. Она была в модном платье — тогда были в моде длинные воротнички. Я заметила вскользь, что такие воротнички через год, наверное, выйдут из моды. «А я только до тридцати лет доживу, — сказала Лютик. — Больше жить не буду».
Что о ней ещё можно сказать? В ней не было ничего такого, что называют мещанством. Между прочим, за модой она никогда не гонялась, одевалась так, как ей нравилось.
Елена Тимофеева продолжает:
Её сильный характер оказывал влияние на других. Заставлял как-то подтягиваться, что ли. Лютик делала много глупостей, но всегда чувствовалось, что она выше окружающих на несколько голов.
Кажется, в 28-м или 29-м году она стала работать в ресторане гостиницы «Астория» официанткой. Лютик хорошо знала немецкий и французский. Знала и английский, но хуже. Почему она пошла работать в «Асторию», мне она не говорила. Решила пойти — и всё. С мнением окружающих она никогда не считалась…
Анатолий Мариенгоф, роман «Циники» (1928 год):
Как-то я сказал Ольге, что каждый из нас пpидумывает свою жизнь, свою женщину, свою любовь и даже самого себя.
— …чем беднее фантазия, тем лучше.
Она кинула за окно папиpосу, докуpенную до ваты:
— Почему вы не подсказали мне эту дельную мысль несколькими годами pаньше?
— А что?
— Я бы непpеменно пpидумала себя домашней хозяйкой.
Тридцать лет?.. Тридцать лет Ольге должно было бы исполниться в марте 1933 года. А в 1932 году Ольга Ваксель опять вышла замуж. В который уже раз? В последний.
* * * Деревья срублены, разрушены дома, По улицам ковёр травы зелёный… Вот бедный городок, где стала я влюблённой, Где я в себе изверилась сама. Вот грустный город-сад, где много лет спустя Ещё увижусь я с тобой, неразлюбившим, Собою поделюсь я с городом отжившим, Здесь за руку ведя беспечное дитя. И, может быть, за этим белым зданьем Мы встретим призрачную девочку-меня, Несущуюся по глухим камням На никогда не бывшие свиданья. 9 мая 1923 |  |
Со своим будущим мужем она познакомилась, когда в компании друзей была в ресторане знаменитой ленинградской гостиницы «Европейская». Её взгляд упал на высокого красивого мужчину — примерно её лет или чуть старше — за соседним столиком.
Из воспоминаний Ольги Ваксель:
Я решила, что надо его позвать к нам за стол, и знаками, совершенно не стесняясь окружающих, показала, что мы хотим, чтобы он пересел в нам. Немного погодя он действительно явился, сунул нам по очереди руку и не отказался от мороженого…
Я взяла на себя рискованную роль пригласить его пойти с нами, не боясь, что он подумает…
Он довольно легко согласился, и мы вышли вместе… и отправились на Троицкую, где жил Толмачёв. У Толмачёва была довольно пыльная комната с туркестанскими тканями на стенах и диванах, мало света и много блох. Мы решили разыграть театр для себя, переоделись в цветные халаты, причём мне достался прозрачный, который я надела на голое тело…
Мы сидели с ногами на диване, пили сладкое вино из плоских чашек… пили на брудершафт…
Наутро я уехала в Одессу без особого желания… В виде воспоминания я увезла с собой наполовину опустошённую коробку конфет с портретом норвежского короля, которую он захватил с собой, выходя из «Европейской»…
Коробка конфет с портретом норвежского короля — красивый мужчина оказался норвежцем, работником консульства в Ленинграде. Его звали Христиан Иргенс-Вистендаль.
Кажется, он действительно полюбил Ольгу. Довольно продолжительное время она принимала его ухаживания, они вместе путешествовали по стране, вместе ездили к морю. Он окружил её заботой и вниманием, и Ольга, конечно, не могла не оценить этого.
И ещё: после долгого перерыва она опять могла писать стихи. Но… но было уже поздно…
Почему вы не подсказали мне эту дельную мысль несколькими годами pаньше?..
Наконец, она всё же уступила его настояниям и согласилась стать его женой.
 | * * * Я не сказала, что люблю, И не подумала об этом, Но вот каким-то тёплым светом Ты переполнил жизнь мою. Опять могу писать стихи, Не помня ни о чьих объятьях; Заботиться о новых платьях И покупать себе духи. И вот, опять помолодев, И лет пяток на время скинув, Я с птичьей гордостью в воде Свою оглядываю спину. И с тусклой лживостью зеркал Лицо как будто примирила. Всё оттого, что ты ласкал Меня, нерадостный, но милый. Май 1931 |
Анатолий Мариенгоф, роман «Циники» (1928 год):
— Владимиp, веpите ли вы во что-нибудь?
— Кажется, нет.
— Глупо.
Hочной ветеp машет длинными, пpизpачными pуками, кажется — вот-вот сметёт и сеpую пыль Ольгиных глаз. И ничего не останется — только голые стpанные впадины.
— Самоед, котоpый молится на обpубок пня, умнее вас…
Она закуpила новую папиpосу. Какую по счёту?
— …и меня.
… Она ест дым большими, мужскими глотками:
— Во что угодно, но только веpить!
И совсем тихо:
— Иначе…
Из воспоминаний Евгения Мандельштама:
В 1932 году её муж-норвежец увез её в Осло к богатым родителям. Сына Лютик оставила у матери в Ленинграде. Под Осло Лютика ждала вилла, специально для неё выстроенная. Ей ни в чём не было отказа…
До её тридцати лет оставалось менее полугода.
* * * Я разучилась радоваться вам, Поля огромные, синеющие дали, Прислушиваясь к чуждым мне словам, Переполняясь горестной печали. Уже слепая к вечной красоте, Я проклинаю выжженное небо, Терзающее маленьких детей, Просящих жалобно на корку хлеба. И этот мир — мне страшная тюрьма, За то, что я испепелённым сердцем, Когда и как, не ведая сама, Пошла за ненавистным иноверцем. Октябрь 1932 |  |
Из воспоминаний Евгения Мандельштама:
…Ей ни в чём не было отказа. Но трагический финал уже был предрешён всей её биографией…
Анатолий Мариенгоф, роман «Циники» (1928 год):
— У телефона.
— Добpый вечеp, Владимиp.
— Добpый вечеp, Ольга.
— Пpостите, что побеспокоила. Hо у меня важная новость.
— Слушаю.
— Я чеpез пять минут стpеляюсь.
Из чёpного уха тpубки выплёскиваются весёлые хpипы.
— Что за глупые шутки, Ольга!
Мои пальцы сжимают костяное гоpло хохочущего аппаpата:
— Пеpестаньте смеяться, Ольга!
— Hе могу же я плакать, если мне весело. Пpощайте, Владимиp.
— Ольга!..
— Пpощайте…
Была самая обычная среда, 26 октября 1932 года. Наутро после ночи любви, проводив мужа, Ольга достала из его стола револьвер и выстрелила себе в рот…
 | * * * Я расплатилась щедро, до конца. За радость наших встреч, за нежность ваших взоров, За прелесть ваших уст и за проклятый город, За розы постаревшего лица. Теперь вы выпьете всю горечь слёз моих, В ночах бессонных медленно пролитых, Вы прочитаете мой длинный-длинный свиток, Вы передумаете каждый, каждый стих. Но слишком тесен рай, в котором я живу, Но слишком сладок яд, которым я питаюсь. Так с каждым днём себя перерастаю. Я вижу чудеса во сне и наяву, Но недоступно то, что я люблю, сейчас, И лишь одно соблазн: уснуть и не проснуться, Всё ясно и легко — сужу, не горячась, Всё ясно и легко: уйти, чтоб не вернуться. 26 октября 1932 |
Я обиделась на такое обобщение и заявила, что я — девочка капитана Львова. Государь посмеялся и при последующих встречах узнавал: «А, девочка капитана Львова!..» и спрашивал о школьных успехах, о здоровье мамы…
Так всё-таки — зачем же надо было вновь писать об Ольге Ваксель?..
Я не знаю… Для того, быть может, чтобы просто почитать её стихи?..
Валентин Антонов, март 2011 года
В качестве иллюстраций к стихотворениям Ольги Ваксель использованы её фотографии, а также работы русских художников Юрия Анненкова (1889—1974), Мстислава Добужинского (1875—1957) и Александра Шевченко (1883—1948)