* * *
Молишься и веришь. Даль туманна.
Двери шепчут: пуркуа?
Донна Анна, знаешь, донна Анна —
Милый парень дон Гуан.

… Стук. Шаги. Гуан, ты страхом скован.
Выдают тебя глаза твои.
… перед командором трехметровым
Тоненькая женщина стоит.

Сонет
Одну звезду на небе видел он,
Считая остальные звезды фоном.
Зимою сквозь замерзшее стекло
Была видна лучей ее корона.

Зима кончалась. В марте начался
Побег ручьев, петлявших словно нити.
Но летом он корону эту видел
Сквозь слезы, застилавшие глаза.

Промчалась жизнь, как предрассветный сон.
Как это странно — быть всю жизнь влюбленным
И жить одною мыслью день за днем!

И это не сонет — скорее стон.
Считая остальные звезды фоном,
Одну звезду на небе видел он.

* * *
Очень трудно быть поэтом.
Описали зиму, лето,
Как ручьи бегут весною,
Как в раздумьях сердце ноет,
Розы, грозы и морозы,
И грядущие прогнозы,
И мелькнувшие вдруг мысли,
Словом, все не перечислишь.
Все источники созвучья
И похуже, и получше.
Новых рифм в помине нету.
Очень трудно быть поэтом.

* * *
Сколько раз мы сбрасывали шубы,
А потом натягивали вновь.
Сколько раз от ветра, чьих-то шуток,
Чьих-то песен веяло весной.

Но метель взъерошенною птицей
Плакала и билась о стекло.
Робкая весенняя водица
Превращалась в скользкий черный лед.

Солнце растопило наши страхи,
Ветки вербы вызвали восторг,
Но старик по-прежнему в папахе
И в тяжелом, на меху, пальто.

Может быть, великолепье мая
О зиме забыть заставит нас.
А сейчас апрель, и вот такая
Трудная и горькая весна.

* * *
Город сонный-сонный, только видно
Полосы широкие пижам,
Да в колясках возят инвалидов
Набережной тихой по утрам.

Море тоже сонно. Робко лижет
Берег невысокою волной.
Кажется, что небо стало ниже
И прессует надоевший зной.

Море, заиграй! Их сон разбей ты,
Тихий пляж волнами искусай!
Над спокойным морем плачет флейта,
Над спокойным морем паруса.

Паруса. Фрегат… Но это что же?
Над фрегатом флаг затрепетал,
В небе черный флаг. Веселый Роджер?
Может быть, сейчас раздастся залп?

Я пойду и попрошусь к ним юнгой.
Увезет меня с собой фрегат.
Там из чаши, пущенной по кругу,
Буду я ямайский ром хлебать.

Черный флаг, как черный ворон, реет…
Тише, ну к чему такой задор?
К пристани идя, берет левее
Катер для прогулок «Лабрадор».

* * *
Осенний вечер. Я выключил свет.
Сижу и гляжу в окно.
Чужие окна глядят мне в лицо
Тысячью влажных глаз.

Они говорят: — Мы пришли домой,
Уютно нам и тепло.
А ты? Возможно, там в темноте
Ты острое что-то куешь?

Нет, просто, знаете, я поэт.
И я люблю темноту.
Скажите, вы позволите мне
О вас написать стихи?

Балкон
На балконе веревки, как снасти на судне,
И асфальт словно море окрест.
Я возьму простыню и на ней нарисую
Синей синькой Андреевский крест.
Как носильщики, ветры услужливо хлынут,
Паруса затрепещут легко.
К удивленью хозяек, спешащих на рынок,
Задрожит и помчится балкон.

* * *
Этой ночью умер Сталин.
Восемь лет назад.
Рано утром люди встали —
Флаги с лентами висят.

Этой ночью в знак печали
Рано на заре
Управдомы прикрепляли
К флагам черный креп.

…В серой мартовской кадрили
Снега и дождя
Управдомы хоронили
Своего вождя.

Из цикла «В больнице»
V
Вы ужасно хороший, Женька,
И все таки немного смешной.
Вы готовы в любую стенку
Биться собственной головой.

Я боюсь, что жизнь постепенно
Выпьет ваш оптимизм до дна.
Вы проснетесь, а всюду стены.
Ты один, а вокруг стена…

Вы не правы, нет, вы не правы.
Я с друзьями, я не один.
Не стена, не кирпич ржавый,
А простор у нас впереди.

Над полями встает солнце,
Птицы поют для нас.
Если где-нибудь попадется
Впереди на пути стена —

 
 
Головой, плечом, кулаками,
Но разбить ее!
Вдрызг!
Навек!
Он на миг перевел глаза на
Повязку на моей голове.
VI
Чуткие сослуживцы
Ему принесли цветы.
Он весь вечер бился как птица,
И его не смогли спасти.
Схватил рукой одеяло,
Другой — подушку обнял…
А цветы простояли
В графине еще три дня.
Дочь. Слиплись ресницы,
У лба сухой кулачок.
У меня хранится
Из букета его цветок.

* * *
Зимним вечером, летним вечером
Если делалось тошно мне,
Каждый раз повторял доверчиво:
Утро вечера мудреней.

Все узлы распутывал утром я,
Все казалось простым с утра.
Но опять приходили мудрые
Одинокие вечера.

Слишком много за день изведано,
Эта мудрость была горька.
Почему же мы за советами
Обращаемся к старикам?

* * *
Автобус — как пирог на скатерти,
Ему ль грузовиков в соседи!
И мальчик предлагает матери:
Давай на августе поедем.

А день по-августовски радостный,
И солнце светит, что есть мочи.
Ну что ж, поехали на августе
В сентябрь, в октябрь — куда захочешь.

* * *
Я воспитывался в очередях
За сахаром и за маслом.
Помню все дворы, где тогда
Простаивал час за часом.
Не хватало мне — я молчал,
Успехом ужасно горд был.
Пятилетний, я получал,
Как мама, взрослую норму.
Полдвора — трехчасовый путь,
Я помнил, что я мужчина.
И это выстаиванье отнюдь
Меня не ожесточило.
Очень долго умею ждать,
Даже в беде веселый.
Я воспитывался в очередях
И доволен своею школой.

* * *
В мире рифм, на улице любой
Жизнь удивительно хороша.
Слово «боль» рифмуется со словом «мозоль»
И не рифмуется со словом «душа».

Могут возразить, что по улицам
Там не бродят влюбленные пары —
Слово «девушка» черт его с чем рифмуется
И не рифмуется со словом «парень».

Пары бродят. И до рассвета
«Любовь» рифмуют со словом «правда».
И в этом странном мире поэты
Считаются главней космонавтов.

* * *
А людям нужно жить у моря,
И нужно долго жить, пока
Вода соленая не смоет
Наносы глины и песка.

Потом приходит пониманье
Простых, казалось бы, вещей
И мысль о том, что слишком мало
Осталось на земле морей.

И дает право любому кретину
Прервать на мгновение свой маршрут
И сказать: «Уберите эту картину!
Ее рабочие не поймут».

А работяги — те проще,
Нет в них романтики никакой.
По вечерам сквозь поля и рощи
Они в электричках едут домой.

В теплом вагоне многие дремлют,
Многие режутся в «дурака».
А, впрочем, конечно, страны и земли
В их мускулистых крепких руках.

И свои радости имеют люди:
Выпить сто грамм, колбасою заесть.
Но вот интересно, а что будет,
Когда им все это надоест?

Сорок первый
Как в кино: идем, а перед нами
Пыльная дорога вьется вдаль.
Разница лишь в том, что под ногами
Не пески, а киевский асфальт.

Солнце жжет с утра. Дойти бы только!
Руки шелушатся и саднят.
У нее лишь заняты винтовкой,
Связаны веревкой — у меня.

А дорога круче и труднее.
Позади идет моя судьба.
Вот и любит, вроде, и жалеет,
Даже вытирает пот со лба.

Все равно щелчок, и выстрел нервный
Молодое утро рассечет.
Только я уже не сорок первый,
У судьбы куда длиннее счет.

В. Некрасову

Подол — плохое место для собак.
Плевать трамваям на собачьи лапы.
У них дорога, пассажиры. График.
Они неотвратимы, как судьба.

Дождливые подольские дворы,
Изысканные завтраки помоек,
И кажется — от моря и до моря
Дожди, дворы, помойки и пиры.

А вечером огромная луна.
И так все время — бегай и надейся,
Что, может быть, останется на рельсах
Не голова, а лапа…

 
Дни разматывались нитью.
Слушал сказки стариков
О царях и о героях,
О делах богов.
Он узнал, что бог Юпитер
Людям дал огонь.
И жилось ему на свете
Хорошо, легко.

Только печень пошаливала…

* * *
Сегодня новый год, и завтра тоже,
И послезавтра будет новый год.
И все же не удастся подытожить
Недели дел, раздумий и забот.

Ну что я делал год назад? — Не знаю,
Не знаю, что успел за этот год.
И снова мчится пестрый хоровод —
Несутся дни, друг друга догоняя.

И вдруг потом, красивой зимней ночью,
Когда снежинки бьются о стекло,
Хватаешь календарь, а тот бормочет:
Декабрь, тридцать первое число.

* * *
Из сада в дом попадают кузнечики
И долго прыгают по паркету.
Потом они засыпают — вечером —
Часть под шкафом, часть под буфетом.

И девочка утром, часов в одиннадцать,
Несет их в сад в кармане передника.
Одному удается вырваться,
Она его долго ловит в передней.

В саду взволнованно и бессвязно
Друзьям и родственникам кузнечики
О длинноногой богине рассказывают,
А те улыбаются недоверчиво.

Раковина
Торопливый, ровный шум прибоя,
Раковину к уху приложив,
Слышишь ты. Чего-нибудь да стоит
Даже подражанье для души.

Синица
Ты в моих ладонях, будто птица,
Даже руки — словно два крыла.
Маленькая, звонкая синица
Хвасталась, а моря не зажгла.

Голос твой не арфа, а гармоника…
Но откуда этот трубный клич?
Острым аккуратным треугольником
В небе пролетают журавли.

Пусть они летят себе, красивые,
В теплые далекие края.
Хорошо их пение призывное,
Только ты в ладонях у меня.

Монолог Галилея
…И пусть меня сожгут, как Галилея! 
(Из стихов начинающего поэта)

А все таки Земля стоит на месте!
На трех китах, киты на черепахе,
А черепаха… Эта черепаха
На ваших спинах, олухи, стоит.

Неправда, будто вам нужны герои,
Вы травите живых, вам нужен труп.
Огромною и жадною толпою
Вы побежите к моему костру.

Вы будете скрывать свое веселье,
Стонать в тавернах: Галилей сожжен!
И распаляясь увиденным, в постели
С особенным усильем тискать жен.

 



Но этого не будет, я умней,
Вам не увидеть моего сожженья.
Кричите, что продался Галилей.
Есть вещи поважнее ваших денег.

Я буду жить! Наперекор всему!
Смотреть на солнце, улыбаться детям,
Подмигивать портрету своему
И слушать птичье пенье на рассвете.

Как это важно — чувствовать и знать,
Что луг (могу лицом зарыться в травы),
Цветок (могу его поцеловать).
Есть вещи поважнее вашей правды.

* * *
Природа не выносит пустоты.
Вода в насосе тянется за поршнем,
И даже в кинофильме, даже в прошлом,
Какие-то стремленья и мечты.

И никому еще не удалось
Пройти бесследно, избежать поступков.
Пустое сердце заполняет злость,
Чужие мысли — голову пустую.

В пустых глазах смертельная тоска,
В пустых руках обида и проклятье.
Пустыню моря вспарывает катер,
В пустыне — море серого песка.

Юрюзань
Есть такая речка Юрюзань.
У нее глаза, как бирюза.
А над речкой горький запах трав.
А на речке город Усть-катав.
В городе домишек чинный ряд,
Очень древних — люди говорят.
Церковь — перезвон стоит с утра,
Люди говорят — времен Петра.
Будочка с окошком у ворот —
Масло- или молокозавод.
В небе облака легки-легки,
И зеленый скверик у реки.
А вода под солнцем — словно сталь.
С удочками мальчик у моста…
Речка, речка, речка Юрюзань,
У тебя глаза, как бирюза.

Футбол
Г. И. Кипнису

От знакомых, скучных и ненужных,
Лестно слышать, что сошел с ума,
Что семьей пожертвуешь и службой,
Чтобы посмотреть футбольный матч.

А потом, в троллейбусе набитом,
Где места — нечаянный сюрприз,
Ехать, наслаждаясь каждым мигом,
В сказочно-заманчивую жизнь.

Где плевать на прибыль и на убыль,
Где страстей трепещут паруса.
Этой жизнью можно жить за рубль
Два академических часа.

* * *
Петр, шагая по дороге,
Ключ нашел большой, тяжелый.
И, угрюмый, одинокий,
Бродит он теперь по селам.

Словно призрак, сух и бледен,
Смотрит на чужие двери,
И, мечтая об обеде,
Ищет дом к ключу теперь он.

Степан Разин
I
Промелькнули ночи летние,
Друг за другом торопясь.
Эта ночь — твоя последняя.
Утром казнь.

Церковь брызнет позолотою,
Вспыхнут стекла в терему.
Отведут на место лобное,
И — конец всему.

Жизнь прожита, спета песенка,
Шевельнешься — звон цепей.
Такой далекой кажется Персия
И та княжна персидских кровей.

II
Чья-то тень скользит по стеночке
К неширокому окну.
— Вот и свиделись мы, Стенюшка,
Не узнал свою княжну?

— Заперта моя темница,
Сгинь, лукавый!
— Погоди.
Смыло волжскую водицею
Синяки с моей груди.

После страшной брачи ночи той
И заутрени хмельной,
Стала Волга моей вотчиной,
Моей синею тюрьмой.

Не умчаться и не вырваться,
Надо мной бегут года,
Ну а мне всего четырнадцать,
Как и прежде, как тогда.

Я кричала: помогите!
Маму я звала…
Завтра утром ты увидишь,
Что велик аллах,

Что палач в рубашку прячет
Пару черных крыл,
И поймешь, что не палач он —
Ангел Джебраил.

Ты пойдешь, но сил не хватит
на последний шаг.
И персидские проклятья
Зазвучат в ушах.

III
Утро скрашено было казнью,
А день медленно отгремел.
Дьяк из Пытошного Приказа
Рассказывает куме:

— Что ж, Степан не моргнул, не ойкнул,
Лег на плаху, и нет как нет.
А еще трезвонят бабы-сороки
О какой-то персидской княжне.

Степан награбил в Персии денег
И всяческого добра
И в одном персидском селении
Нищенку подобрал.

Ватага тешилась с персиянкой,
Да вот по пути назад
Столкнули в воду ее по пьянке
И не смогли достать.

То ли сразу она потопла,
То ли вода была холодна…
А у баб языки, что метлы,
Как бы не так, княжна.

* * *
О панно Інно, панно Інно.
Я сам, вікно, сніги.
П. Г. Тичина

Луна позолотила иней,
Налипший на моем окне.
Красивое девичье имя
Звучало в тишине.

И было имя необычным,
И долетало, словно стих,
Сквозь стук ирпенской электрички,
Сквозь смех товарищей моих.

И три протяжных, чистых звука
В меня бросала мгла.

Она, должно быть, нянчит внуков.
А, может, умерла.

Но тосковал о ней Тычина
И вспоминал, и постигал.
О Инна, дорогая Инна.
Я здесь один. Снега.

* * *
По южному городу (нет, это запах),
По южному городу (нет, юго-запад),
Столичному городу (разве в столице
Листаются годы, как будто страницы?)

Асфальт под подошвами медленно тает,
И день улетает, и ночь улетает.
Лишь вечером след мой в асфальте застынет
И станет глубоким, прозрачным и синим.

А милая сделает слепок из гипса
И спрячет в комод, чтобы он сохранился.
Мой след никогда не исчезнет, а это
Большая удача и честь для поэта.

* * *
У голубей от голода
Пропала гордость.
Хоть их руками голыми
Хватай за горло.

И мы к земле привязаны
При всей при нашей удали
Питанием трехразовым
Куда сильней, чем думали.

Остракизм
Казалось — он увековечен в камне,
Алмазной гранью — гипса скорлупа.
Теперь одна задача — черепками
Наследников его по черепам.

* * *
Я плачу
откровенностью за откровенность.
Я живу
Во второй половине двадцатого века.

Это время с трудом
Прогрызалось, росло, пробивалось.
Это время — мой дом.
Моя крепость. Почтовый мой адрес.

Просто несколько слов
На щеке голубого конверта:
Леонид Киселев
Из второй половины двадцатого века.

Август лужицы вытер,
На асфальте валяются первые листья.
Ах, какой яркий свитер
На этом мотоциклисте!

А девчонка умело
Сигарету сосет и лицо подставляет под ветер.
Вот и повесть о нашем Ромео
И о нашей Джульетте.

Два столетья спустя
Пыль стряхнут с моих строк неприметных
И узнать захотят
О судьбе и о жизни поэта.

Для чего он лез в драку?
Что пророчил, о чем он торочил?
Но не станет Ираклий
Собирать дневников моих клочья.

Сыщут холмик во ржи
И вернутся с подробным ответом:
Он родился и жил
Во второй половине двадцатого века.

* * *
Я любил когда-то большие числа:
Миллионы, квадриллионы,
Знал, что такое миллиард
В европейском значении этого слова,
В нашем русском значении этого слова.
А еще я любил световые годы
Переводить в километры, метры
И подсчитывать, сколько нужно спичек,
Чтобы до Сириуса достать.
А потом полюбил я малые числа,
Очень многое знал я о малых числах:
Объем молекулы водорода,
Длину берцовой кости клопа,
Сколько микробов в одном микроне

 
И что такое миллимикрон.
А потом полюбил я простые числа:
Вот живет человек, и он одинокий,
Потом женился, их стало двое,
А после дети у них пошли.
Один ребенок, второй ребенок,
И теща приехала жить к нему.
И он подсчитывает зарплату:
Сколько нужно котлет к обеду,
Сколько купить билетов в кино.
Это и есть простые числа,
И пока они в пределах десятка,
Можно им доверять вполне.