Помните песню про чёрно-коричневый лесной орех, о которой мы как-то рассказывали? «Schwarzbraun ist die Haselnuss…» — излюбленную маршевую песню германского вермахта и советской пионерии — помните? Помните все те немыслимые рулады и переливы, которыми отличается её припев? Так вот, в этом смысле у неё есть вполне достойный конкурент (да и не только в этом смысле, впрочем). Послушайте сами и сравните припевы обеих песен:

Обе песни — старые. Очень старые. Добавить к ним ещё «Wenn die Soldaten…» (о ней мы тоже писали) — и мы получим славную троицу красивых песен с глубокими народными традициями.

Их любят и их поют до сих пор. Вы знаете, трудно удивляться тому, что семь десятилетий назад их любили и пели немецкие парни в солдатских шинелях. Было бы странно, будь оно иначе. Та песня, о которой мы сегодня поговорим, звучала в марте 1938 года на улицах ликующей Вены и в октябре следующего года — на застывших от ужаса варшавских улицах. Вот как она тогда звучала (фонограмма из кинообозрения «Degeto Weltspiegel», номер 25, 1941 год):

Но начнем мы свой рассказ вовсе не с 1941 года, а с далёкого 1709 года. Тогдаший «бог войны», шведский король Карл XII, что-то там не учёл в своих усилиях приобщить Россию к западной цивилизации и в конце июня потерпел неожиданное и сокрушительное поражение в ходе битвы под Полтавой (есть странная закономерность в том, что и все прошлые, и все последующие попытки подобного рода, предпринимаемые самыми разными «богами войны», непременно приводили их к поражениям столь же неожиданным, сколь и сокрушительным). В официальной бумаге, составленной после битвы русскими «генштабистами» и озаглавленной «Обстоятельная реляция о главной баталии межь войск его царского величества российского и королевского величества свейского учинившейся неподалеку от Полтавы сего июня в 27 день, 1709-го лета», с интересом читаем среди прочего:

… Меж темже послан господин генерал от кавалерии князь Меншиков и генералы-лейтенанты Геншхин и Ренцель с шестью полками и с пятью баталионами пехоты на оную вышеупомянутую оторванную пехоту и конницу в лес, который пришед оных [шведов, то есть — В. А.] атаковали и вскоре с помощью божиею наголову побили и генерала-маеора Шлиппенбаха взяли…

Через сто с лишним лет, уже после новой попытки приобщить Россию к западной цивилизации и, соответственно, после поражения — неожиданного и сокрушительного — очередного «бога войны», Пушкин опишет упомянутый эпизод Полтавской битвы следующими бессмертными строками:

… И битвы поле роковое
Гремит, пылает здесь и там;
Но явно счастье боевое
Служить уж начинает нам.
Пальбой отбитые дружины,
Мешаясь, падают во прах.
Уходит Розен сквозь теснины;
Сдаётся пылкий Шлипенбах.…

Между прочим, далеко сквозь теснины не ушел и «генерал-маеор Розен»: вскоре и он «со всеми при нем будучими из редут вышед ружье положили, и на дискрецию его царскому величеству здались». Да что там генерал-майоры! И командовавший сражением фельдмаршал короля Карла, и его первый министр — никто от плена не ушёл. Сам же «бог войны», вовремя оценив обстановку, успел-таки скрыться в направлении Турции, на что царь Пётр, обращаясь к своим пленникам, с искренним огорчением посетовал:

Вчерашнего числа брат мой король Карл просил вас в шатры мои на обед, и вы по обещанию в шатры мои прибыли, а брат мой Карл ко мне с вами в шатёр не пожаловал, в чём пароля своего не сдержал. Я его весьма ожидал и сердечно желал, чтоб он в шатрах моих обедал, но когда его величество не изволил пожаловать ко мне на обед, то прошу вас в шатрах моих отобедать…

Отобедав в царских шатрах, не очень ведь уже молодой прибалтийский барон фон Шлиппенбах задумался, очевидно, о превратностях судьбы: ведь всего-то 9 лет прошло с той поры, как гонял он русских под Нарвой. Научил на свою голову…

Но Пётр нисколько не кокетничал, поднимая «за учителей своих заздравный кубок». И Антон Вольмар фон Шлиппенбах, человек чести, не мог этого не оценить. Отныне судьба прибалтийских Шлиппенбахов оказалась связанной с судьбой России, так что в 1941 году один из его потомков имел полное право сказать с гордостью: «Мы уже 232 года как русские».

Вот таким образом русские Шлиппенбахи и оказались в России, попав сюда через Швецию из Германии, где и поныне живут представители этого древнего дворянского рода — первые упоминания о нём относятся к 1154 году.

А словечко «пылкий» прилепилось к «генералу-маеору» Шлиппенбаху намертво: Шлиппенбах — значит, пылкий. С чего бы это Пушкин назвал пылким уже перешагнувшего свой полувековой рубеж барона? Но ведь назвал же… Собственно говоря, подмеченная Пушкиным пылкость характера была, кажется, присуща всем Шлиппенбахам. А как иначе объяснить то, что столетие спустя, в 1820-х годах, один дальний немецкий родственник пылкого «генерала-маеора», молодой граф Альберт фон Шлиппенбах, студент-юрист в Гёттингене, написал такие вот легкомысленные строки:

Ein Heller und ein Batzen,
Die waren beide mein:
Der Heller ward zu Wasser,
Der Batzen ward zu Wein.

С копейкой и с полтиной
Расстанусь я легко:
Копеечку — на воду,
Полтину — на вино!

Поступив в университет, девятнадцатилетний Альберт быстро завоевал там репутацию человека с необычайно развитым чувством юмора. Отнюдь не чураясь прелестей студенческой жизни, он увлекался также и поэзией. Короче говоря, он был «с душою прямо геттингенской, красавец, в полном цвете лет, поклонник Канта и поэт».

Трудно сказать, встречал ли он в Гёттингене некоего Владимира Ленского, но вот с другим поэтом, Генрихом Гейне, он там сталкивался. Позднее Шлиппенбах вспоминал: «Если б я только мог тогда предвидеть, какие большие таланты дремлют в этом неприятном и неопрятном молодом парне, то наверняка познакомился бы с ним поближе».

«Ein Heller und ein Batzen» — «Копейка и полтина»… Русский перевод представляется весьма удачным. Геллер — это древняя мелкая монета, в начале XIX века давно уже ставшая синонимом мелочи. Например, читаем в Евангелии от Матфея (Matthäus 5, 26), в немецком переводе Мартина Лютера: «Wahrlich, ich sage dir: Du wirst nicht von dannen herauskommen, bis du auch den letzten Heller bezahlest» (в русском варианте Евангелия то же самое передано, правда, через упоминание другой мелкой денежной единицы, кодранта: «Истинно говорю тебе: ты не выйдешь оттуда, пока не отдашь до последнего кодранта»). Подобную же фразу можно найти и в Евангелии от Луки (Lukas 12, 59).

Впрочем, геллеры были кое-где в ходу ещё совсем недавно: например, в Чехии, в качестве сотой доли кроны. Разумеется, на один чешский геллер было невозможно что-либо купить — разве что продать. А вот батцен, монета значительно более весомая, была в своё время распространена в Швейцарии и в Южной Германии, постепенно исчезнув к середине XIX века.

Распределение студенческого бюджета между водой и вином в соотношении 1 к 32 (именно такое соотношение, в лучшем для геллера случае, и было между ним и батценом), по-видимому, казалось молодому графу Альберту фон Шлиппенбаху весьма разумным.

Надо сказать, что в этом своём мнении он был неодинок. Студентам понравились стихи про копеечку и полтину, равно как и их продолжение:

Die Wirtsleut' und die Mädel,
Die rufen beid': «Oh weh!».
Die Wirtsleut', wenn ich komme,
Die Mädel, wenn ich geh.

Mein' Strümpfe sind zerrissen,
Mein' Stiefel sind entzwei,
Und draußen auf der Heiden,
Da singt der Vogel frei.

Und gäb's kein Landstraß' nirgend,
Da säß ich still zu Haus,
Und gäb's kein Loch im Fasse,
Da tränk ich gar nicht draus.

War das 'ne große Freude,
Als ihn der Herrgott schuf.
Ein Kerl wie Samt und Seide,
Nur schade, daß er suff.

Хозяйки, лишь завидят,
Кричат: «О, Боже мой!»,
«О, нет!» — кричат девчонки,
Когда иду домой.

Башмак мой весь разодран,
Камзол дыряв на мне.
А пташки на просторе
Щебечут в вышине.

И нету такой кочки,
По ней чтоб не ходил.
И дырок нету в бочке,
Чтоб я из них не пил.

Создав такого парня,
Господь был очень рад:
Не будь я вечно пьяным,
Я был бы просто клад!

Перевод не буквальный, но по смыслу верен. Не правда ли, прелестные стихи? Они так и просятся на музыку. Музыкой их снабдил совсем тогда ещё молоденький Франц Теодор Куглер, искусствовед и композитор, приспособив с этой целью старую и незамысловатую народную мелодию.

И вот в 1830 году песня появилась в его «Альбоме для эскизов» («Skizzenbuch»), хотя ещё раньше её с удовольствием исполняли в студенческой среде. Ясное дело, что специфические условия, в которых она исполнялась, потребовали внести в текст Шлиппенбаха некоторые дополнения — в виде такого вот залихватского припева, позднее ставшего настоящей «визитной карточкой» всей песенки:

Heidi heido heida,
heidi heido heida,
heidi, heido, heida
ha-ha-ha-ha-ha-ha-ha!
Heidi heido heida,
heidi heido heida,
heidi, heido, heida!

Действительно, тот поистине мефистофельский хохот, который мы слышим в припеве, впечатлит кого угодно… Очень скоро, и не только среди студентов, песня стала известной и любимой, перейдя со временем в почётный разряд народных. Послушайте «Ein Heller und ein Batzen» в современном оригинальном исполнении столь любимого мною Детлефа Кордеса:

Самозабвенно звучащие в припеве слова «Heidi heido heida» — это просто сокращение от некоего женского имени. Например, Adelheid. Или, может, Heidrun. Кем была для молодого графа эта самая Адельхайда (или, может, Хайдрун, Хайде) — Бог весть. Во всяком случае, песня столь фривольного содержания, в отличие от «Лесного ореха», не имела у советской пионерии никаких шансов.

Когда же, в очередной раз, наступило военное безумие, «Ein Heller und ein Batzen» оказалась востребованной. В качестве солдатской маршевой песни немецкого вермахта она стала печально известна во многих странах. На одном из польских сайтов я встретил недоумение по поводу того, что солдатам вообще разрешали исполнять столь легкомысленную песенку: уж очень нелепо выглядит сцена в полном снаряжении марширующих по Варшаве немцев, «которые с грозными минами и словно бы с презрением к полякам поют песенку о пьянстве и увеселениях».

Однако же пели… На два голоса пели и с увлечением…

И до сих пор многим кажутся зловещими и «Ein Heller und ein Batzen», и «Wenn die Soldaten», и «Schwarzbraun ist die Haselnuss», и «Erika». Но ведь не песня виновата в том, что Вена восторженно встречала немецкий вермахт. Не песня виновата в том, что звучала она на разрушенных варшавских улицах. Не песня виновата в том, что пропагандисты иллюстрировали ею наступление немецкого горно-стрелкового корпуса из Норвегии на Кольский полуостров.

«Опыт истории говорит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское — остаётся». Трудно судить, насколько искренен был в 1942 году человек, произнёсший эти слова. Но это — чистая правда.

Валентин Антонов, март 2008 года