Я встретил вас — и всё былое В отжившем сердце ожило; Я вспомнил время золотое — И сердцу стало так тепло… Как поздней осени порою Бывают дни, бывает час, Когда повеет вдруг весною И что-то встрепенётся в нас, — Так, весь обвеян духовеньем Тех лет душевной полноты, С давно забытым упоеньем Смотрю на милые черты… |
Как после вековой разлуки,
Гляжу на вас, как бы во сне, —
И вот — слышнее стали звуки,
Не умолкавшие во мне…
Тут не одно воспоминанье,
Тут жизнь заговорила вновь, —
И то же в нас очарованье,
И та ж в душе моей любовь!..
26 июля 1870 года
|
Кому именно посвятил Тютчев, за три года до смерти, это своё стихотворение — об этом и по сей день спорят литературоведы. Наверное, по-настоящему это интересно только лишь им одним. А всем остальным… да какая разница, кто скрывается за таинственными буквами «К. Б.»! Все мы помним эти стихи, они живут в нас, и они теперь навсегда наши.
Почти ровесник Пушкина (родился Тютчев в 1803 году), он был поэт, как говорится, «от Бога». Фёдор Иванович Тютчев прожил, по нынешним меркам, жизнь не очень долгую, но красивую и яркую. Он хорошо знал Европу, он был знаком с самыми выдающимися людьми своего времени, его любили многие женщины, и сам он — любил, сомневался, страдал, ликовал, приходил в отчаяние, надеялся и верил.
Очень часто мы повторяем ставшие крылатыми выражения, порой и не осознавая, что повторяем слова Тютчева.
«Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые…». «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся…». «Люблю грозу в начале мая…». «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить…». «Продлись, продлись, очарованье…». «Мысль изречённая есть ложь…».
Тютчевские строки давным-давно вырвались из контекста, они вошли в русский язык и в русскую культуру и живут там уже своей собственной жизнью. Не знаю, существует ли для поэта какая-нибудь награда выше этого.
Для поэта… Биография Тютчева изобилует парадоксами, и первый из них сводится к вопросу: а в какой степени сам Фёдор Иванович считал себя поэтом? Конечно, «поэт от Бога» не был бы таковым, если б поэзия не была, в сущности, его жизнью. Уже в 15 лет Тютчев сотрудничал с Обществом любителей российской словесности, и его ранние стихи слушал сам Василий Жуковский… Нет, поэзия сопутствовала Тютчеву всегда и всюду. Но вот парадокс: первый небольшой сборник тютчевских стихов появился лишь 36 лет спустя, когда поэт «разменял» уже свой шестой десяток, причём сборник этот был издан редакцией журнала «Современник» отнюдь не благодаря каким-то хлопотам самого Тютчева. Ещё спустя 14 лет, в 1868 году, свет увидел второй и последний прижизненный сборник его стихов — и тоже при полном равнодушии самого автора.
Удивительно, но факт: человека, внесшего столь огромный вклад в русскую классическую поэзию, никак нельзя считать профессиональным литератором! Разумеется, не в смысле мастерства и профессионализма, а лишь в смысле образа жизни. Кормила его вовсе не литература, и «поэт от Бога» далеко не для всех людей имел право называться поэтом.
Талантливый человек талантлив во всём. Эта расхожая фраза применима к Фёдору Ивановичу Тютчеву в полной мере. Современники в один голос отмечали и его талант, и его неумение в полной мере этим талантом воспользоваться, и его разбросанность, и его поразительное безразличие к славе и успеху.
Вот как в январе 1850 года, в письме к брату, охарактеризовала Тютчева его вторая жена Эрнестина (между прочим, она была дочерью немецкого барона Христиана Пфеффеля, в первом своём браке — баронесса Дёрнберг):
… Тютчев ненавидит писать, он удовлетворяется тем, что, набросав нечто вроде перечня своих идей, он затем развивает их, диктуя мне. Я не устаю удивляться точности его выражений, возникающих в совершенно законченном виде… Но если даже ему и присущ дар политика и литератора, то нет на свете человека, который был бы менее, чем он, пригоден к тому, чтобы воспользоваться этим даром… Это светский человек, оригинальный и обаятельный, но, надо признаться, рожденный быть миллионером, чтобы иметь возможность заниматься политикой и литературой так, как это делает он, т. е. как дилетант…
Именно так. Эрнестина прекрасно знала своего мужа. «Блестящий дилетант» — вот что такое Тютчев. Бог одарил его столь щедро, что никакой нужды подтверждать это у Тютчева не было.
Я лютеран люблю богослуженье,
Обряд их строгий, важный и простой —
Сих голых стен, сей храмины пустой
Понятно мне высокое ученье.
Не видите ль? Собравшися в дорогу,
В последний раз вам вера предстоит:
Ещё она не перешла порогу,
Но дом её уж пуст и гол стоит,—
Ещё она не перешла порогу,
Ещё за ней не затворилась дверь…
Но час настал, пробил… Молитесь Богу,
В последний раз вы молитесь теперь.
1834 год
|  |
Его любили многие женщины… Да. Это бесспорно. Некоторые исследователи, говоря об успехе, который он имел у женщин, употребляют даже слово «сказочный».
Интеллектуальное превосходство Тютчева было слишком очевидным практически в любой компании, а его способность безо всякого напряжения завладеть вниманием собеседников была столь же неотразимой, сколь и естественной. Он был обаятелен тем магнетическим обаянием, которое и может-то быть присуще только лишь истинному таланту. И это его обаяние ещё и усиливалось многократно полным отсутствием какой-либо позы и тщеславия.
Вспоминает Иван Сергеевич Аксаков, муж старшей дочери Тютчева (от его первого брака) Анны:
… Блеск и обаяние света возбуждали его нервы, и словно ключом било наружу его вдохновенное, грациозное остроумие. Но самое проявление этой способности не было у него делом тщеславного расчёта: он сам тут же забывал сказанное, никогда не повторялся и охотно предоставлял другим авторские права на свои, нередко гениальные, изречения. Вообще, как в устном слове, точно так и в поэзии, его творчество только в самую минуту творения, не долее, доставляло ему авторскую отраду. Оно быстро, мгновенно вспыхивало и столь же быстро, выразившись в речи или в стихах, угасало и исчезало из памяти…
А вот мнение Александра Ивановича Георгиевского, одного из немногих друзей Тютчева, тоже очень хорошо его знавшего:
… О наружности своей он вообще очень мало заботился: волосы его были большею частью всклочены и, так сказать, брошены по ветру, но лицо было всегда гладко выбрито; в одежде своей он был очень небрежен и даже почти неряшлив; походка была действительно очень ленивая; роста был небольшого; но этот широкий и высокий лоб, эти живые карие глаза, этот тонкий выточенный нос и тонкие губы, часто складывавшиеся в пренебрежительную усмешку, придавали его лицу большую выразительность и даже привлекательность. Но чарующую силу сообщал ему его обширный, сильно изощренный и необыкновенно гибкий ум: более приятного, более разнообразного и занимательного, более блестящего и остроумного собеседника трудно себе и представить. В его обществе вы чувствовали сейчас же, что имеете дело не с обыкновенным смертным, а с человеком, отмеченным особым даром Божиим, с гением…
Эрнестина, вторая жена, вначале замужняя знатная красавица, а потом и богатая вдова, ждала Тютчева шесть лет. Ждала бы и дольше, да их браку невольно способствовала мучительная смерть первой жены Тютчева Элеоноры, урождённой графини Боммер. Элеонора боготворила Тютчева, и его связь с Эрнестиной, несомненно, доставила ей немало страданий.
Когда дряхлеющие силы Нам начинают изменять И мы должны, как старожилы, Пришельцам новым место дать, — Спаси тогда нас, добрый гений, От малодушных укоризн, От клеветы, от озлоблений На изменяющую жизнь; От чувства затаённой злости На обновляющийся мир, Где новые садятся гости За уготованный им пир; | От желчи горького сознанья, Что нас поток уж не несёт И что другие есть призванья, Другие вызваны вперёд; Ото всего, что тем задорней, Чем глубже крылось с давних пор, — И старческой любви позорней Сварливый старческий задор. Сентябрь 1866 года |
А потом… потом очередь молчаливо страдать пришла и для Эрнестины. В жизнь Тютчева стремительно ворвалась любовь к Елене Денисьевой. Елена была моложе Тютчева на 23 года, но для неё эта разница не составляла ровно никакого значения. Она полюбила Тютчева искренне и безоговорочно, и она не остановилась ни перед чем: ни перед отцовским проклятием, ни перед тем, что двери прежних друзей и знакомых были отныне для неё закрыты, ни перед своей горькой участью полужены-полулюбовницы. Их связь продолжалась полтора десятка лет, вплоть до безвременной кончины Елены.
Нам не суждено понять, какое счастье и какие муки принёс Тютчев своим женщинам. И мы можем лишь догадываться о том, какой ад испытывал при этом он сам. Но ни одна из них не пожалела об однажды сделанном ею выборе. И сам Тютчев, до последних своих дней, ощущал свою невозможность существовать без их любви…
Две силы есть — две роковые силы, Всю жизнь свою у них мы под рукой, От колыбельных дней и до могилы, — Одна есть Смерть, другая — Суд людской. И та и тот равно неотразимы, И безответственны и тот и та, Пощады нет, протесты нетерпимы, Их приговор смыкает всем уста… Но Смерть честней — чужда лицеприятью, Не тронута ничем, не смущена, Смиренную иль ропщущую братью — Своей косой равняет всех она. Свет не таков: борьбы, разноголосья — Ревнивый властелин — не терпит он, Не косит сплошь, но лучшие колосья Нередко с корнем вырывает вон. |
И горе ей — увы, двойное горе, —
Той гордой силе, гордо-молодой,
Вступающей с решимостью во взоре,
С улыбкой на устах — в неравный бой.
Когда она, при роковом сознаньи
Всех прав своих, с отвагой красоты,
Бестрепетно, в каком-то обаяньи
Идёт сама навстречу клеветы,
Личиною чела не прикрывает,
И не даёт принизиться челу,
И с кудрей молодых, как пыль, свевает
Угрозы, брань и страстную хулу, —
Да, горе ей — и чем простосердечней,
Тем кажется виновнее она…
Таков уж свет: он там бесчеловечней,
Где человечно-искренней вина.
Март 1869 года
|
Вошли в русский язык и в русскую культуру… Самым удивительным парадоксом Тютчева является то, что вот этого-то ни по какой логике не должно было случиться. Всё его становление как личности происходило в отрыве от русского языка и от России. Ибо другой его сущностью, помимо поэзии, была политика. Тютчев был профессиональным дипломатом. Целых 22 года он безвыездно провёл в Европе, вернувшись в Россию лишь после сорока. И французский язык, и немецкий язык были для него гораздо привычнее, чем язык русский. Практически все его письма написаны по-французски. И первая его жена, и вторая — они вначале не знали по-русски ни слова. Он воспитывался на немецкой культуре, на произведениях Гёте, Гейне и Шеллинга (с последними двумя он был знаком лично). Его привычной средой обитания были лучшие дома Европы, была европейская среда, которую он знал досконально.
Может быть, тому, что в таких условиях Тютчев стал всё-таки русским поэтом, мы обязаны отмечавшейся выше полной независимости, суверенности его таланта. Ответственный лишь перед самим собой да перед Богом, истинный талант может позволить себе роскошь иметь своё собственное (и в его понимании — беспристрастное) суждение обо всём. Тютчев был русским дворянином, и никакие внешние обстоятельства не могли этого изменить.
Не плоть, а дух растлился в наши дни,
И человек отчаянно тоскует…
Он к свету рвётся из ночной тени
И, свет обретши, ропщет и бунтует.
Безверием палим и иссушён,
Невыносимое он днесь выносит…
И сознаёт свою погибель он,
И жаждет веры… но о ней не просит…
Не скажет ввек, с молитвой и слезой,
Как ни скорбит перед замкнутой дверью:
«Впусти меня! — Я верю, боже мой!
Приди на помощь моему неверью!..»
10 июня 1851 года
Имея возможность узнать Европу не понаслышке, имея возможность побыть европейцем, не переставая при этом оставаться русским, будучи, наконец, дипломатом, уже в силу профессии своей обязанным видеть и анализировать, Тютчев по приезде в Россию столкнулся с поразившим его явлением, которому сам же он и дал столь знакомое нам теперь название: русофобия.
Впервые этот термин появился в письме (написанном, кстати, по-французски), которое в сентябре 1867 года Тютчев написал своей старшей дочери Анне. Непосредственным поводом явилась фраза, которую, по словам Достоевского, в разговоре с ним обронил Тургенев. Разговор состоялся летом того же года в немецком Баден-Бадене, и Тургенев сказал тогда буквально следующее: «Если б провалилась Россия, то не было бы никакого ни убытка, ни волнения в человечестве».
Понимая, что дело тут, в общем-то, не в одной лишь этой фразе Тургенева и не в одном лишь Тургеневе, Тютчев характеризует «русофобию некоторых русских людей» как «современное явление, приобретающее всё более патологический характер». Далее в своём письме он пишет об этих самых «русских людях» следующее:
… Раньше они говорили нам, и они, действительно, так считали, что в России им ненавистно бесправие, отсутствие свободы печати и т. д., и т. п., что потому именно они так нежно любят Европу, что она бесспорно обладает всем тем, чего нет в России…
А что мы видим ныне? По мере того, как Россия, добиваясь большей свободы, всё более самоутверждается, нелюбовь к ней этих господ только усиливается. В самом деле, прежние установления никогда не вызывали у них столь страстную ненависть, какой они ненавидят современные направления общественной мысли в России.
И напротив, мы видим, что никакие нарушения в области правосудия, нравственности и даже цивилизации, которые допускаются в Европе, нисколько не уменьшили их пристрастия к ней…
Давно отгорели прежние пожары и отбушевали прежние страсти, давно ушла в прошлое и русско-турецкая война, принесшая когда-то свободу и национальное самоопределение многим славянским народам Европы… Двадцать раз поменялись с тех пор границы, гегемоны и авторитеты, но — боже мой! — когда были написаны эти слова? Неужели полтора века назад?!.
Напрасный труд — нет, их не вразумишь, —
Чем либеральней, тем они пошлее,
Цивилизация — для них фетиш,
Но недоступна им её идея.
Как перед ней ни гнитесь, господа,
Вам не снискать признанья от Европы:
В её глазах вы будете всегда
Не слуги просвещенья, а холопы.
Май 1867 года
Да, это Тютчев. Наш «чистый лирик», каким старшее поколение привыкло его считать. «Весна идёт, весна идёт! И тихих, тёплых майских дней румяный, светлый хоровод…».
Вот такой Тютчев сражался с «западником» Чаадаевым («человеком бесспорно умным и просвещённым, хотя значительно уступавшим Тютчеву и в уме и в познаниях» — И. С. Аксаков). Такой Тютчев был потом неудобен никому: ни либералам, стремившимся в Европу любой ценой и в итоге расчистившим путь к коммунистической диктатуре, ни коммунистам, которые всячески маскировали русофобию под антикоммунизм, — никому.
Ближайший соратник министра иностранных дел России А. М. Горчакова (бывшего лицеиста пушкинских времён), Тютчев был настоящим дипломатом-профессионалом и прекрасно знал то, о чём говорил. Воспитанный, в отличие от многих «западников», в Европе и на специфически европейских ценностях, он всегда оставался русским патриотом. При этом, конечно же, Тютчев не был ура-патриотом — хотя бы потому, что он, мягко выражаясь, не был дураком.
В мае 1826 года, в самом конце своей «михайловской» ссылки, нетерпеливый 27-летний Пушкин написал Вяземскому:
… Мы в сношениях с иностранцами не имеем ни гордости, ни стыда — при англичанах дурачим Василья Львовича; пред M-me de Staёl заставляем Милорадовича отличаться в мазурке. Русский барин кричит: мальчик! забавляй Гекторку (датского кобеля). Мы хохочем и переводим эти барские слова любопытному путешественнику. Всё это попадает в его журнал и печатается в Европе — это мерзко. Я, конечно, презираю отечество моё с головы до ног — но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство…
Умудрённый жизненным опытом, Тютчев на склоне своих лет едва ли посчитал бы словечко «презирать» адекватным выражением своего отношения к России, но вот досаду Пушкина относительно иностранцев он разделил бы наверняка.
 | Из стихотворения «Славянам» … Давно на почве европейской, Где ложь так пышно разрослась, Давно наукой фарисейской Двойная правда создалась: Для них — закон и равноправность, Для нас — насилье и обман, И закрепила стародавность Их, как наследие славян. И то, что длилося веками, Не истощилось и поднесь, И тяготеет и над нами — Над нами, собранными здесь… Еще болит от старых болей Вся современная пора… Не тронуто Косово поле, Не срыта Белая Гора! А между нас — позор немалый, — В славянской, всем родной среде, Лишь тот ушёл от их опалы И не подвергся их вражде, Кто для своих всегда и всюду Злодеем был передовым: Они лишь нашего Иуду Честят лобзанием своим… Начало мая 1867 года |
Профессиональной чертой Тютчева-дипломата, весьма далёкого от прекраснодушия или односторонности, великолепно владевшего ситуацией, являлась его способность к холодному анализу современных ему внешнеполитических реалий. Это подтверждается как позицией Тютчева по отношению к тогдашнему балканскому кризису и к тактике возможных действий России на Чёрном море, так и его стремлением использовать в российской дипломатии потенциальные противоречия между западными державами. Вот как в том же 1867 году наш «чистый лирик» был совершенно убеждён в неминуемом франко-прусском военном столкновении (оно и произошло в 1871 году, приведя во Франции к смене политического строя и превратив Германию в мощную империю):
… Война состоится, она неизбежна, она вызывается всей предыдущей историей западного развития. Франция не уступит без боя своего политического преобладания, а признание ею объединённой Германии законно и невозвратно совершившимся фактом было бы с её стороны равносильно отречению…
«Бывают мгновения, когда я задыхаюсь от своего бессильного ясновидения…» — писал Тютчев своей жене Эрнестине.
Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить: У ней особенная стать — В Россию можно только верить.
Это знаменитое четверостишие Тютчева — кто только не цитировал, и всякий понимает его по-своему. Его повторяют кто с гордостью, а кто и с насмешкой: дескать, поведение России иррационально, непредсказуемо и одним лишь этим опасно для её соседей. Умом-де Россию не понять… Да почему же не понять-то? Был бы ум…
Свои четыре строки Тютчев написал в конце 1866 года. Три четверти века спустя, в подобной ситуации (проблемы те же, разве что действующие лица немного другие), умница Чёрчилль всё прекрасно понял:
… Я не могу вам предсказать, каковы будут действия России. Это такая загадка, которую чрезвычайно трудно разгадать, однако ключ к ней имеется. Этим ключом являются национальные интересы России. Учитывая соображения безопасности, Россия не может быть заинтересована в том, чтобы Германия обосновалась на берегах Чёрного моря или чтобы она оккупировала балканские страны и покорила славянские народы Юго-Восточной Европы. Это противоречило бы исторически сложившимся жизненным интересам России…
Тютчев-дипломат и Тютчев-поэт неразделимы. Жизненные интересы России отстаивал русский дипломат Тютчев. Любовью к России пронизаны лирические стихи русского поэта Тютчева. И женщин своих он любил так, как может любить только русский человек.
Январским утром 1873 года Тютчев вышел на прогулку. Прямо на улице его настиг инсульт. Следующие полгода — медленное, мучительное угасание среди близких ему людей. Наполовину парализованный, он ещё пытался диктовать стихи и очень живо интересовался политикой. Две его сущности…
Фёдор Иванович Тютчев скончался в Царском Селе 15 июля 1873 года (по старому стилю). Вот как описал его смерть И.С. Аксаков:
Ранним утром 15 июля 1873 года лицо его внезапно приняло какое-то особенное выражение торжественности и ужаса; глаза широко раскрылись, как бы вперились в даль, — он не мог уже ни шевельнуться, ни вымолвить слова, — он, казалось, весь уже умер, но жизнь витала во взоре и на челе. Никогда так не светилось оно мыслью, как в этот миг, рассказывали потом присутствующие при его кончине… Чрез полчаса вдруг всё померкло, и его не стало…
Он просиял и погас…
О, как на склоне наших лет Нежней мы любим и суеверней… Сияй, сияй, прощальный свет Любви последней, зари вечерней! Полнеба обхватила тень, Лишь там, на западе, бродит сиянье, — Помедли, помедли, вечерний день, Продлись, продлись, очарованье. Пускай скудеет в жилах кровь, Но в сердце не скудеет нежность… О ты, последняя любовь! Ты и блаженство и безнадежность.
Валентин Антонов, сентябрь 2008 года