Ты меня на рассвете разбудишь, проводить необутая выйдешь. Ты меня никогда не забудешь. Ты меня никогда не увидишь.

Заслонивши тебя от простуды, я подумаю: «Боже всевышний! Я тебя никогда не забуду. Я тебя никогда не увижу». Эту воду в мурашках запруды, это Адмиралтейство и Биржу я уже никогда не забуду и уже никогда не увижу. Не мигают, слезятся от ветра безнадежные карие вишни. Возвращаться — плохая примета. Я тебя никогда не увижу. Даже если на землю вернёмся мы вторично, согласно Гафизу, мы, конечно, с тобой разминемся. Я тебя никогда не увижу. И окажется так минимальным наше непониманье с тобою перед будущим непониманьем двух живых с пустотой неживою.

И качнётся бессмысленной высью
пара фраз, залетевших отсюда:
«Я тебя никогда не забуду.
Я тебя никогда не увижу».

Андрей Вознесенский. «Род. в Москве. Сын московского гидроинженера. Из одного двора с Андреем Тарковским. В 1957 году окончил Московский архитектурный институт и отметил это окончание такими стихами: „Прощай, архитектура! Пылайте широко, коровники в амурах, сортиры в рококо!“. Он не вошёл в поэзию, а взорвался в ней, как салютная гроздь, рассыпаясь разноцветными метафорами. Если я начинал печататься с очень плохих стихов, лишь постепенно вырабатывая свою поэтику, то Вознесенский появился с поэтикой, уже сконструированной. Попав в море русской поэзии, он сразу поплыл баттерфляем, а его ученические барахтанья остались читателям неизвестны… Одна из его первых книг не случайно называется „Мозаика“. Его собственная мозаичность и помогла ему, может быть, лучше всех других русских поэтов почувствовать ритмику самой мозаичной в мире страны — США, которую он перепутал с Россией так, что трудно разобрать, где Мэрлин Монро, где Майя Плисецкая. Во главу угла он поставил метафору, назвав её „мотором формы“… Его ранние метафоры ошеломляли: „по липу проносятся очи, как буксующий мотоцикл“, „мой кот, как радиоприёмник, зелёным глазом ловит мир“, „и из псов, как из зажигалок, светят тихие языки“, но иногда шокировали: „чайка — плавки бога“. После Маяковского в русской поэзии не было такой метафорической Ниагары… В 1963 году на встрече с интеллигенцией в Кремле Хрущёв подверг Вознесенского всяческим оскорблениям, крича ему: „Забирайте ваш паспорт и убирайтесь вон, господин Вознесенский!“. Однако, несмотря на временные опалы, стихи Вознесенского продолжали издаваться, и тиражи его книг доросли до 200 тысяч. По его стихам были поставлены спектакли „Антимиры“ в 1964-м Театром на Таганке и „Авось“ в театре Ленинского комсомола. Вознесенский был первым писателем из нашего поколения, получившим Государственную премию (1978). Перу Вознесенского принадлежат многие эссе, где он рассказывает о своих встречах с Генри Муром, Пикассо, Сартром и другими крупными художниками XX века. Вознесенский — почётный член американской Академии искусств.» (Евгений Евтушенко)

Вознесенский написал это стихотворение, вдохновлённый (отнюдь не впервые в мировой литературе) историей любви Марии де ла Консепсьон Марселлы Аргуэльо (Кончиты) и Николая Резанова. Оно рефреном проходит через знаменитую рок-оперу «Юнона и Авось» композитора Алексея Рыбникова. В 80-х годах спектакль Марка Захарова «Юнона и Авось» в Ленкоме явился настоящей сенсацией, а роль Резанова стала звёздной ролью актёра Николая Караченцова.

Разумеется, в жизни всё происходило не вполне так, как в рок-опере. Николай Петрович Резанов (Резанов, ударение здесь ставится на втором слоге), выдающийся государственный деятель времён Екатерины и Павла, камергер при дворе Александра, в самом начале XIX века предпринял героическую попытку упрочить положение русских колоний в Северной Америке. Именно с этой целью было организовано первое кругосветное плавание русских 1803—1806 гг. на судах «Надежда» и «Нева», известное нам как «путешествие Крузенштерна и Лисянского». Гораздо менее нам известно то, что истинным вдохновителем и организатором этого проекта был Николай Резанов, и именно его Александр I назначил руководителем экспедиции, тогда как капитаны Крузенштерн и Лисянский отвечали, что совершенно естественно, за техническую сторону — за кораблевождение.

Отношения между высокопоставленным эмиссаром императора и флотскими офицерами не заладились. В условиях, когда команды подчинялись Крузенштерну и Лисянскому, за тысячи миль от Петербурга, дело фактически дошло до бунта. Из письма Резанова:

… «Кто подписал?». — Я отвечал: «Государь наш Александр» — «Да кто писал?» — «Не знаю», — сказал я. — «То-то не знаю, — кричал Лисянский, — мы хотим знать, кто писал, а подписать-то знаем, что он всё подпишет»…

Ругательства продолжались, и я принужден был, избегая дальнейших дерзостей, сколь ни жестоко мне приходилось проходить экватор, не пользуясь воздухом, никуда не выходя, до окончания путешествия и по прибытии в Камчатку вышел первый раз из каюты своей.

На Камчатке с помощью губернатора и солдат бунт был погашен, офицеры признали свою вину и попросили прощения, и Резанов великодушно простил будущего адмирала и героя…

А затем последовал переход к Японским островам, ведь одной из миссий Резанова было официальное посольство в наглухо закрытую тогда Японию. Впрочем, эта дипломатическая миссия закончилась полным провалом: «Повелитель Японии крайне удивлён прибытием русского посольства; император не может принять посольства, а переписок и торговли с россиянами не желает и просит, чтобы посол выехал из Японии». Камнем преткновения уже тогда явились Курильские острова и Сахалин.

Аляска, «Русская Америка». Мы до сих пор не можем толком освоить Сибирь, а уж Аляска, да ещё 200 лет назад… Короче, чтобы спасти несколько тысяч людей от голодной смерти, Резанов принимает решение немедленно спуститься в Калифорнию — в то время испанскую. Срочно купленная у англичанина по фамилии Вульф «Юнона», зашедшая было в порт для мелкого ремонта, взяла курс на юг, чтобы в апреле 1806 года войти в залив Сан-Франциско.

И вот уже после Японии, отправив Крузенштерна в Индийский океан и далее вокруг Европы в Петербург, Николай Резанов оказался в Америке.

Там они и познакомились, Резанов и Кончита.

Русский дипломат и царедворец, великолепно образованный, со светскими манерами, которому как раз тогда исполнилось 42 года, вдовец, три с половиной года как похоронивший свою молодую жену (Анна Шелихова, дочь богатого, но незнатного основателя русских поселений в Америке, вышла за Резанова в возрасте 15 лет, родила ему сына и дочь Ольгу — и умерла через несколько дней после родов, не прожив с мужем и восьми лет; Резанов: «Восемь лет супружества нашего дали мне вкусить всё счастие жизни сей как бы для того, чтобы потерею её отравить наконец остаток дней моих»).

Красавица-испанка, дочь коменданта Сан-Франциско, а впоследствии — Санта-Барбары. По странной иронии судьбы, ей тоже только-только исполнилось 15 лет.

Георг Лангсдорф, личный врач Резанова:

Она выделяется величественной осанкой, черты лица прекрасны и выразительны, глаза обвораживают. Добавьте сюда изящную фигуру, чудесные природные кудри, чудные зубы и тысячи других прелестей. Таких красивых женщин можно сыскать лишь в Италии, Португалии или Испании, но и то очень редко.

Великосветскому петербуржцу совсем нетрудно было вскружить голову юной провинциальной красавице.

Она полюбила — и этим всё сказано.

Несмотря на первоначальное противодействие родителей девушки, предложение руки и сердца было принято: Кончита в своей любви готова была идти до конца.

Состоялась помолвка, а свадьбу было решено отложить на пару лет, до получения разрешения церковных инстанций.

Но не будем забывать, что главной целью раздосадованного срывом миссии в Японии Резанова было всё-таки обеспечение русских поселений на Аляске. И была ли столь уж искренней его любовь? Едва ли…

Из донесения Н. П. Резанова в Петербург:

Видя положение моё не улучшающееся, ожидая со дня на день больших неприятностей и на собственных людей своих ни малой надежды не имея, решился я на серьёзный тон переменить свои вежливости. Ежедневно куртизируя гишпанскую красавицу, приметил я предприимчивый характер её, честолюбие неограниченное, которое при пятнадцатилетнем возрасте уже только одной ей из всего семейства делало отчизну её неприятною…

Они [родители Кончиты — В. А.] прибегли к миссионерам, те не знали, на что решиться. Возили бедную Консепсию в церковь, исповедывали её, убеждали к отказу, но решимость её наконец всех успокоила. Святые отцы оставили разрешению Римского Престола, и я, ежели не мог окончить женитьбы моей, то сделал на то кондиционный акт и принудил помолвить нас, на то coглашено с тем, чтоб до разрешения Папы было сие тайною. С того времени, поставя себя коменданту на вид близкого родственника, управлял я уже портом Католического Величества так, как тою требовали и пользы мои, и губернатор крайне удивился-изумился, увидев, что весьма не в пору уверял он меня в искренних расположениях дома сего и что сам он, так сказать, в гостях у меня очутился…

Истинный государственный муж, Резанов настаивает на организации русского поселения севернее Сан-Франциско (Форт Росс). Более того, он видит перспективу перехватить у Испании все её калифорнийские владения. Ну и, конечно, ближайшая задача — снабдить продовольствием Русскую Америку — оказалась в итоге блестяще решена. В начале лета «Юнона» и совсем малое судно «Авось» покинули берега Калифорнии.

Что же было далее?

Далее: Резанов на свой страх и риск приказывает командирам этих судов совершить вооружённое нападение на японские поселения Курильских островов, чтобы закрепить их принадлежность России. Сам же он через Охотск и Иркутск направился в Петербург.

Далее: вблизи Красноярска произошёл несчастный случай — падение с лошади на зимней дороге. В начале марта 1807 года Николай Резанов скончался в Красноярске и был там же похоронен.

Незадолго до смерти, в одном из последних своих писем (М. М. Булдакову), Резанов расставил все точки над «и»:

Из калифорнийского донесения моего не сочти, мой друг, меня ветреницей. Любовь моя у вас в Невском под куском мрамора, а здесь следствие энтузиазма и новая жертва Отечеству. Консепсия мила, как ангел, прекрасна, добра сердцем, любит меня; я люблю её, и плачу о том, что нет ей места в сердце моём, здесь я, друг мой, как грешник на духу, каюсь, но ты, как пастырь мой, СОХРАНИ тайну.

…Кончита узнала о его смерти уже через год. Она так никогда и не вышла замуж, посвятив себя благотворительности и заслужив среди местного населения прозвище «Благословенная».

Спустя 45 лет после своего знакомства с Резановым, в 1851 году, она стала первой монахиней первого женского монастыря в Калифорнии. В декабре 1857 года Кончита умерла. Ей тогда было почти 67 лет.

Могила Анны Резановой по-прежнему находится в Невской лавре («Любовь моя у вас в Невском под куском мрамора…»). В Америке бережно сохраняют могилу Кончиты: на кладбище св. Доминика в Калифорнии, у надгробного памятника, всегда много цветов.

Могила Резанова в Красноярске утеряна уже в советское время. Утеряна прочно: когда в Красноярск прибыли американцы, чтобы поклониться праху Николая Резанова и оставить на его могиле горсть земли с места захоронения Кончиты, то никакие усилия местных краеведов не помогли определить последнее пристанище видного русского дипломата.

Брет Гарт, из поэмы «Консепсьон де Аргельо»:

… Цитадель вся расцветилась, разукрашен пышно зал,
Путешественник известный, сэр Джордж Симпсон там блистал.
Много собралось народу на торжественный банкет,
Принимал все поздравленья гость, английский баронет.

Отзвучали речи, тосты, и застольный шум притих.
Кто-то вслух неосторожно вспомнил, как пропал жених.
Тут воскликнул сэр Джордж Симпсон: «Нет, жених не виноват!
Он погиб, погиб бедняга сорок лет тому назад.

Умер по пути в Россию, в скачке граф упал с конём.
А невеста, верно, замуж вышла, позабыв о нём.
А жива ль она?». Ответа нет, толпа вся замерла.
Конча, в чёрное одета, поднялась из-за стола.

Лишь под белым капюшоном на него глядел в упор
Чёрным углем пережжённым скорбный и безумный взор.
«А жива ль она?» — В молчаньи чётко раздались слова
Кончи в чёрном одеяньи: «Нет, сеньор, она мертва!»

Однажды в разговоре на радиостанции «Маяк» Андрей Вознесенский признался:

Раз мне приснилось стихотворение, я проснулся, записал его, но утром никак не мог вспомнить, что это такое. Это стихи в «Юноне и Авось», они читаются как сага. «Я тебя никогда не увижу, я тебя никогда не забуду». Вот мои «сонные» стихи…

Вполне возможно, что определённое влияние на сон поэта оказало классическое стихотворение Мандельштама «Армения», в первой же строфе которого упоминается Гафиз: «Ты розу Гафиза колышешь // Плечьми осьмигранными дышишь // Мужицких бычачьих церквей…», — а строфа 11 начинается так: «Я тебя никогда не увижу, // Близорукое армянское небо…».

Впрочем, при чём тут Гафиз, при чём тут Вознесенский или Мандельштам! Разве поэты придумали фразу, которая веками повторяется влюблёнными…

«Я тебя никогда не увижу, я тебя никогда не забуду…»

Валентин Антонов, август 2006 года