От редактора:
Я даже могу назвать точную дату, когда Кирилл Владимирович Ковальджи закончил писать статью с воспоминаниями о своей работе в «приставкинской комиссии» — Комиссии по помилованиям при Президенте России: 5 октября 2007 года. Теперь же начало апреля, и много чего было опубликовано в нашем журнале за прошедшие полгода, но эта статья лежала без движения. Но почему же?
Наверное, потому, что срабатывало какое-то внутреннее чувство, не позволявшее вот так, с ходу, опубликовать эту статью. Что-то, как мне казалось, во всей этой не столь уж давней истории было не так: что-то неуловимое, неосознаваемое, недосказанное, но, тем не менее, очень важное.
Комиссия впервые собралась в самом начале 1992 года. Её бессменным председателем стал писатель Анатолий Приставкин. В состав Комиссии были отобраны очень известные люди из числа тех, кого обычно называют «совестью нации». Впрочем, не все кандидаты соглашались работать в ельцинском Кремле. Например, как вспоминает сам Анатолий Приставкин («Долина смертной тени», журнал «Дружба Народов», № 9 за 1999 год), «писатель Алесь Адамович воскликнул, когда позвали его решать дела о помиловании: „Поймите и простите, но я не могу быть Богом!“». Дело происходило пару месяцев спустя после катастрофы, постигшей страну и миллионы её граждан в декабре 1991 года, и это тоже надо иметь в виду.
Я совершенно убеждён, что тогдашние реалии были вовсе не тем, о чём десятилетиями мечтала «совесть нации» на своих пресловутых «кухнях». Ельцинскую эпоху можно называть как угодно, но только не торжеством демократии и расцветом гражданского общества.
По словам Приставкина, он тоже колебался, жена его резко возражала, но ночной визит Сергея Ковалёва положил колебаниям конец:
… Ковалёв улыбался, кивал, ни в чём не переча, похваливал вкусный ужин, хотя в тот голодный год наскребали мы кое-как и кое-чего… Но когда поднялся из-за стола, в третьем часу ночи, с невинной улыбкой спросил: «Значит, договорились?»
Опытный зек, смолоду познавший и суму и тюрьму, он умел обходить трудные препятствия в жизни. Сейчас таким препятствием оказалась моя жена. И был Сергей Адамыч так обходителен, так ласков, что язык у меня не повернулся произнести: «нет»…
Таким образом, Приставкин на посту председателя Комиссии стал своеобразным крестником профессионального правозащитника Сергея Ковалёва, «ласкового опытного зэка, умевшего обходить трудные препятствия в жизни». (Прямо так и написано! Смех и грех.)
Впереди были 90-е годы — время больших надежд и больших разочарований, время трагедии и фарса, благородства и подлости, прекраснодушия и цинизма, время странного властного симбиоза политического кретинизма и аполитичной уголовщины, время торжества Лжи в белых одеждах Правды. Впереди был октябрь 1993 года, декабрь 1994 года, лето 1996 года, да и много чего ещё было впереди…
В самом первом составе Комиссии — Кирилла Ковальджи ещё не было: он был включён в её состав несколько позже. Его воспоминания вовсе не претендуют на то, чтобы считаться холодным системным анализом исторических процессов и событий. Это — довольно пристрастный взгляд изнутри. Отсюда и определённая неполнота его воспоминаний, но в этом же состоит и их ценность.
Воспоминания Кирилла Ковальджи всегда интересны и всегда предельно искренни. Мы публикуем их в том виде, как они были нам любезно предоставлены автором.
Стихотворение (в конце статьи) и фотографии, выбранные нами в качестве иллюстраций, не являются составной частью авторского текста.
Валентин Антонов, апрель 2008 года
Заседала строгая комиссия…
Жила-была Комиссия при Ельцине. Общественная. Она была призвана помочь Президенту в осуществлении его права на помилование. Комиссия заседала по вторникам, рассматривала ходатайства осуждённых. Сотни дел, как правило, кровоточащих. Участники обсуждения — люди весьма разные, непохожие — вникали, спорили, взвешивая по-своему человеческие судьбы. И я там был, могу засвидетельствовать — вредное было «производство». Молока не давали. Зато от щедрот казны в обеденный перерыв преподносили нам бутерброды, бисквиты, минералку, чай с сахаром. И за то спасибо.
Так прошло несколько лет. Настал новый век, а с ним и новый Президент России. Однажды мы принесли очередные толстые папки дел, сели за длинный стол в бывшем кабинете Пуго, поработали часа три, но к перерыву бутерброды не принесли. Наши недоумённые взгляды обратились к председателю Комиссии, Анатолию Игнатьевичу Приставкину. Тот позвонил в буфет и, выслушав ответ, высоко вскинул брови:
— Как это — не положено?!
Оказывается, в новом квартале не внесли в смету соответствующие «расходы». Верней, обнаружилось, что вообще ничего такого не полагалось, Комиссия-то общественная, кто-то что-то при Ельцине недосмотрел.
Не скрою, нас задело. Ладно, сами согласились работать задаром, однако всё-таки… Где-то изволили нам выразить мелочное пренебрежение. Кто, мол, такие? А вот такие: слева от меня сидел Булат Окуджава, справа — Мариэтта Чудакова, напротив — Лев Разгон, Юлий Крелин, Феликс Светов. А ещё Марк Розовский, Владимир Илюшенко, Александр Бовин, Владимир Борщев, протоирей Александр Борисов. Не говорю уже о видных юристах, журналистах, заслуженных работниках правоохранительных органов.
Комиссия, слава богу, не была лишена чувства юмора, — Юлий Крелин на следующем заседании зачитал сочинённую им блестящую сатиру про Великую Бюрократию, про её бюджет и буфет. Посмеялись мы вволю и перешли к очередным делам.
Не знаю, были ли «жучки» в кабинете или нет, но в верхах вдруг задались интересным вопросом: а что это за Комиссия, чем занимается и отчего качает права? Кого предлагает миловать? И надо ли вообще миловать?
Через неделю угощение нам холодно вернули. Но одновременно с этой «победой» среди секретарш администрации поползли упорные слухи, что Комиссия долго не протянет (аппарат всегда всё знает).
И действительно…
Я бы ограничился таким несерьёзным штришком о делах «давно минувших дней», — сама суть событий и так известна, отражена в печати и может составить увесистый том. Кстати, Валентин Оскоцкий собрал чуть ли не всю летопись этой истории…
Страсти улеглись, страница, так сказать, перевёрнута, но вот через шесть лет появился пасквиль. Огромный, двухсотстраничный, сочинённый Андреем Мальгиным — «Советник президента» (2007), где Анатолий Игнатьевич Приставкин выступает под прозрачным «псевдонимом» Игнатий Присядкин. Пасквиль открывается с краткой характеристики нашей Комиссии, стыдливо переименованной в «правозащитную». Мальгин пишет:
… при прежних «демократических» властях была создана некая президентская комиссия, защищавшая, как казалось её членам, попиравшиеся права человека. Она просуществовала несколько лет, писатель Присядкин на общественных началах был её руководителем. В состав комиссии входило множество уважаемых деятелей культуры, обладавших бесспорным моральным авторитетом. К сожалению, в комиссии не было (?!) юристов, если не считать нескольких пишущих на правовые темы бойких журналистов. А жаль. Ведь у неё были довольно большие полномочия, решения её имели обязательную юридическую (?!) силу. И как случилось со многими начинаниями наших прекраснодушных романтиков тех славных лет, со временем ею стали манипулировать опытные и весьма небескорыстные чиновники. Комиссия заседала в бывших кабинетах ЦК КПСС, так что можно сказать, что вместе со зданием ей достались, собственно говоря, и чиновники.
… Короче, при новом президенте дилетантскую комиссию разогнали… Раздался обычный в таких случаях крик «Наших бьют!» Квартира Присядкиных превратилась в штаб. Пресс-конференция следовала за пресс-конференцией, газеты бурлили, олигархические телеканалы смаковали возмущённые речи лучших представителей нашей интеллигенции, заволновались зарубежные правозащитники в лице ОБСЕ. И молодой президент… чтоб заткнуть этот фонтан нечистот… просто цинично взял к себе Присядкина на хорошую, но ничего не решающую должность. Ему в качестве советника поручалось курировать те самые вопросы, которыми занималась разогнанная комиссия…
Что ни фраза — искажения, передёргивания и, в довершении всего, Мальгин называет общественную реакцию на проблемы помилования «фонтаном нечистот».
Коли так, то, как говорится, «не могу молчать».
Как это было
Никогда не думал, что мне придётся столкнуться с миром преступности. Пусть опосредованно, но всё-таки… По своей душевной, как говорится, организации я — литератор, склонный к лиризму, сочинитель стихов, и вдруг, в полном противоречии с этой склонностью, еженедельно погружался в изучение десятков и сотен уголовных дел! Может быть, подспудным толчком согласиться было то, что в своё время (в 1954 году) я добивался помилования отца, дошёл до самого Ворошилова, тогдашнего Председателя Президиума Верховного Совета СССР, и добился. Отец был помилован, освобождён…
Итак, я почти пять лет участвовал в работе Комиссии. Мрачная картина вырисовывалась перед нами. Подавляющее большинство преступлений в России совершается в состоянии беспробудного пьянства. И, как правило, пьяный в почти невменяемом состоянии за минуту до преступления не знает, что совершит. А после глазам своим не верит… Всё сдуру, в зверином, кровавом угаре. «Народная» беда, застарелая болезнь, которая царит там, где беспросветность, бескультурье. Сидят сотни тысяч преступников, большинство — «бытовики». Как с ними быть? Дело в том, что срок заключения в наших условиях не способствует так называемому исправлению. В тюрьмах и лагерях «сверхнормативная» скученность, свирепствует туберкулёз — такая кара не предусмотрена ни в каком приговоре.
Кроме частных, бытовых преступлений наша сегодняшняя действительность «богата» впечатляющими по масштабам махинациями, коррупцией, заказными убийствами (политическими и рыночными), похищением людей, терроризмом…
Так вот, если судить по сотням и тысячам дел, проходивших через Комиссию, то этих преступлений как бы не существует. Такие дела к нам не попадали. Да и где они?
Вспоминается, как и когда стал знаменит генпрокурор Скуратов. Его редкостная энергия перед всей страной и миром раскрылась лишь в яростной самозащите. Не в профессиональной области, не в деле Мавроди, не в разоблачении заказчиков убийства Меня, Холодова, Листьева, Старовойтовой, не в борьбе с шовинистическими выпадами скинхедов и им подобных!
Что же произошло на самом деле с Комиссией? Она была независимой, негосударственной организацией — клеточкой гражданского общества. Выражением её нравственного авторитета. Комиссия как своеобразный «суд присяжных», а верней — рискну сказать — суд совести, стремилась разобраться в судьбе каждого отдельного осуждённого, просящего о помиловании. Были среди нас и весьма жёсткие максималисты (например, Аркадий Вайнер) и весьма милосердные либералы (как Лев Разгон). В принципиальных дебатах рождались (путём голосования) те или иные рекомендации Президенту.
Можно ли утверждать, что наши решения всегда были безупречными? Не могу ответить однозначно. Дело в том, что все ходатайства о помиловании поступали в соответствующее Управление, которое просеивало их и предлагало нашему вниманию только часть — те, которые считало нужным обсудить. Для Комиссии дела подготавливались в виде краткого резюме (полторы-две страницы). В сложных случаях мы требовали все материалы дела (это случалось всё-таки редко). Обычно решения принимались по подготовленным выжимкам, их было вначале по 50—60 на одно заседание, потом почему-то их количество дошло до 100—150-ти… Папки мы брали на дом, изучали в течение недели. Комиссия была совершенно неподкупна, ручаюсь. Однако практически приходилось принимать на веру всё, что нам предоставляло Управление. Если администрация лагеря была коррумпирована, мы не имели возможности это проверить. Не имели мы права и подвергать сомнению вынесенные приговоры, хотя нередко их несправедливость буквально бросалась в глаза.
Оплошности помилования были единичными, а несправедливые осуждения — сплошь да рядом.
Приведу хотя бы три конкретных примера. Тексты действительных дел (с необходимыми сокращениями) в том виде, как они были нам представлены:
1.
К. АННА ИВАНОВНА, 1960 года рождения, осуждена 17 ноября 1999 года с частичным присоединением неотбытого наказания к ПЯТИ годам ШЕСТИ месяцам лишения свободы.
СЕМЕЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ: разведена, имеет дочь 13 лет, которую воспитывает её бывший муж, и сына 18 лет — инвалида 2 группы (эпилепсия), проживающего с её престарелой матерью.
СУДИМА: в 1997 г. за кражу к 2 годам лишения свободы условно с испытательным сроком 2 года, в марте 1999 г. за кражу с присоединением неотбытого наказания к 4 годам лишения свободы условно с испытательным сроком 2 года. Не работала.
СОСТАВ ПРЕСТУПЛЕНИЯ: 10 июля 1999 г., около 4 часов утра, Анна К. пришла на огород Ш-ва, где стала руками вырывать кусты картофеля. Её заметила соседка Ш. На глазах соседки Анна К. открыто похитила 160 кустов картофеля на сумму 250 рублей.
11 июля 1999 г. Анна К. похитила с огорода П-овой овощи на сумму 950 рублей.
ОТБЫЛА 2 года 2 месяца.
В ИК характеризуется положительно. Добросовестно работает. Имеет 2 благодарности. Активно участвует в общественной жизни. Переведена на облегчённые условия содержания. Поддерживает связь с матерью и сыном.
Администрация учреждения считает её помилование преждевременным, так как она отбыла менее двух третей наказания. Ходатайство поддерживает мать осуждённой.
(В своём ходатайстве о помиловании Анна Ивановна в частности пишет: «Вину свою признаю полностью… Преступление моё вызвано нехваткой финансов и украденные овощи нужны были для употребления в пищу как продукт питания». К ходатайству приложено письмо её матери, озаглавленное «Материнское прощение»: «…Я перенесла два инфаркта, на моём иждивении внук инвалид эпилептик…»).
С точки зрения закона Анна К. — рецидивистка. Её преступление отнесено к разряду тяжких. Что тут скажешь? Уже отсидела более двух лет. Проголосовали мы за её освобождение без всяких споров. Как и в нижеследующем случае:
2.
М. ИВАН НИКОЛАЕВИЧ, 1976 года рождения, осуждён 29 мая 1998 с частичным присоединением неотбытого наказания к ЧЕТЫРЁМ годам ШЕСТИ месяцам лишения свободы.
СЕМЕЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ: холост, имеет мать.
СУДИМ в 1997 году за кражу к 2 годам лишения свободы условно, с испытательным сроком 2 года, испытательный срок не выдержал. Работал трактористом в СХПК, характеризовался удовлетворительно, образование среднее.
СОСТАВ ПРЕСТУПЛЕНИЯ: днём 27 января 1998 года Иван М. через чердак проник в дом Бурцевой, откуда похитил 2 банки с мясом, полбуханки хлеба, мужские ботинки и деньги, на общую сумму 337 руб.
ОТБЫЛ 3 года 7 месяцев.
В ИК характеризуется положительно.
К труду относится добросовестно.
Имеет 3 поощрения, переведён на облегчённые условия содержания. На меры воспитательного характера реагирует правильно.
Страдает олигофренией в степени дебильности.
Ущерб возместил.
В мае 2001 года административной комиссией ему было отказано в представлении к УДО.
Администрация колонии считает, что он стремится встать на путь исправления, но применение акта о помиловании считает преждевременным. Ранее с ходатайством о помиловании обращался в марте 2000 года.
Комментарии излишни. Следующее дело привожу для «разрядки», уж очень оно… зощенковское:
3.
Б. СЕРГЕЙ ЛЕОНИДОВИЧ, 1973 года рождения, осуждён 5 сентября 1996 года к ДЕСЯТИ годам лишения свободы.
СЕМЕЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ: разведён, имеет дочь 9 лет и родителей.
НЕ СУДИМ. Работал осмотрщиком вагонов, характеризовался положительно, образование среднее специальное.
СОСТАВ ПРЕСТУПЛЕНИЯ: днём 23 апреля 1996 года Сергей Б. на кладбище обходил могилы родственников и употреблял спиртное. Подойдя к одной из них, на соседней могиле он увидел спящих нетрезвых супругов Ивановых. Возмущённый их поведением, Б. оттолкнул их с могильного холма, после чего проснувшаяся Иванова стала разговаривать с Б. Затем они вдвоём пошли в лес, где совершили половой акт, в процессе которого Иванова оскорбила Б., унизив его мужское достоинство. В ответ на это Б. нанёс ей несколько ударов кулаком и ребром ладони по лицу, причинив тяжкие телесные повреждения, повлекшие смерть потерпевшей на месте преступления.
ОТБЫЛ 5 лет 2 месяца.
В ИК характеризуется положительно.
К труду относится добросовестно.
Принимает участие в ремонте и благоустройстве отряда.
Имеет 12 поощрений, с июля 1999 года состоит на облегчённых условиях содержания.
На меры воспитательного характера реагирует правильно.
Администрация учреждения поддерживает его ходатайство о помиловании.
ХОДАТАЙСТВО ПОДДЕРЖИВАЮТ: сотрудники по работе и Депутат территориального областного совета Н. …
(Не странно ли? В двух предыдущих случаях администрация была против помилования, а в этом — за. Но ввиду того, что не сказано — лечился ли Сергей Б. от алкоголизма, а следовательно, неизвестно, будет ли он опасен для общества или нет — Комиссия отклонила его ходатайство о помиловании).
Повели как-то нас на «экскурсию» в Бутырки. После выполнения строгих формальностей мы вступили на территорию знаменитой московской тюрьмы. Гулкие каменные коридоры, глухие двери по обеим сторонам. Заглядывали в камеры предварительного заключения. Вслед за скрежетом открываемых засовов и замков в лицо ударял горячий спёртый воздух, в котором неделями, месяцами держали тех, кто ждал конца следствия и суда. То есть сидели как наказанные те, вина которых не была доказана. В камерах, рассчитанных на тридцать человек, сидели около ста (в три яруса). Полуодетые, обливающиеся потом. Тут же на верёвках сушилось бельё. Мы выслушивали жалобы, что-то обещали…
В одной из камер узнали, что среди членов Комиссии — Булат Окуджава. Кто-то с нар обрадовано вскрикнул: — Где он? Пусть споёт!
А Булат — был единственным из нас, кто не стал заходить ни в одну из камер. Он почему-то в коридоре шагал взад-вперёд и нервно курил…
Зато Лев Разгон не только заходил и со знанием дела задавал вопросы, а и попросил, чтобы его провели к той камере, где он сам сидел в 1937 году. Он хорошо её помнил.
Никогда не забуду выражение его лица, когда он оказался перед дверью «своей» клетушки. Выражение боли и печали и одновременно — недоумения. Словно не верилось, что сбылось такое. Вот он почти через шестьдесят лет пришёл с воли взглянуть на место своего заключения. Тогда казалось — он навсегда выброшен из жизни беспощадной силой сталинского режима. И где он, тот режим? А камера та же…
А ещё мне запомнилась камера смертников. В каменном узком «купе» — двое. Один равнодушно отвернулся, а другой, то ли узбек, то ли казах, ещё молодой, с жалкой улыбкой молча протянул мне в подарок вылепленного из хлебного мякиша человечка. Я не взял. Поблагодарил, но не взял, не знаю — почему…
Я испытал чувство жалости к нему. Понятия не имел, какое преступление он совершил, да и не стал допытываться. Ничего такого на лице у него не было написано.
Передо мной был несчастный человек, ещё молодой, обречённый долго, навсегда, до самой смерти прозябать в каменном мешке…
Вопрос к тем, кто за смертную казнь: почему вы думаете, что пожизненное заключение — это вроде помилования? Когда вводился мораторий на исполнение смертных приговоров, Комиссия несколько раз сталкивалась с просьбами осуждённых: дайте 25 лет, только не пожизненное. Уж лучше смертная казнь…
Прежде чем перейти к дальнейшему, приведу своё стихотворение, посвящённое Булату Окуджаве (и Комиссии):
* * *
…Пьяные монтёры, слесаря
убивают жён и матерей,
бабы разъярённые — мужей…
Бытовуха. Сдуру всё. Зазря.
Вместо опохмелки — в лагеря.
Заседает строгая комиссия,
миловать — у ней такая миссия.
Кабинет просторен и высок.
Отклонить… Условно… Снизить срок…
Боже мой, зачем же ты, Булат,
появлялся здесь, любимец муз, —
среди этих должностных палат,
ради тех, кому бубновый туз…
Вот — курил, на локоть опершись,
кто же знал, что сам ты на краю?
Мы, убийцам продлевая жизнь,
не сумели жизнь продлить — твою!
За столом оставлен стул пустой,
фотоснимок с надписью простой.
Заседает без тебя комиссия.
Воскрешать — была б такая миссия!
Жизнь идёт… По-прежнему идёт.
Судьи оглашают приговор,
а за окнами звенит, поёт,
милует гитарный перебор…
Формальные претензии к нашей работе со стороны администрации Президента в лице Виктора Иванова и Минюста привели к тому, что Президент перестал рассматривать наши рекомендации. Положение становилось нетерпимым, и мы осенью 2001 года обратились к Президенту со следующим письмом:
Уважаемый Владимир Владимирович!
Мы, члены Комиссии по вопросам помилования при Президенте РФ, вынуждены обратиться в Вам в связи с тем, что работа Комиссии фактически блокирована с сентября прошлого года. Рекомендации Комиссии не приняты и не отклонены — материалы просто не представляются на Ваше рассмотрение. Таких дел скопилось свыше трёх тысяч. А ведь за каждым — судьба человека!
Положительные решения (сокращение срока заключения или освобождение из мест лишения свободы) предлагаются Комиссией только в тех немногих случаях, когда осуждённый отбыл большую часть наказания, доказал своё исправление (основание — характеристика администрации ИТЛ), и есть надежда, что заключённый, вернувшись в общество (а он должен вернуться!), сможет к нему адаптироваться. Учитываются семейные обстоятельства, возраст, состояние здоровья, особенности биографии.
Общество не заинтересовано в том, чтобы осуждённые выходили из заключения озлобленными и представляли для него ещё большую опасность, чем до наказания. Карательные меры не должны исключать надежду на исправление преступника. Проявление гуманизма со стороны общества (а именно к этому призвана Комиссия) неизбежно сопряжено с определённым риском, но обоснованное и взвешенное милосердие приносит больше пользы, способствуя смягчению нравов.
Убедительно просим Вас о встрече с Комиссией.
Дошло ли это письмо до Президента — не знаю, зато его Администрация поручила организовать в СМИ дискредитацию Комиссии. Появились явно заказные статьи Л. Радзиховского, А. Хинштейна и др.
Радзиховскому («Свои», Время МН, 7 авг. 2001) в той же газете 9 августа я ответил:
Уважаемый г. Радзиховский!
Вы сообщили читателям газеты, мягко говоря, неточные сведения о работе Комиссии по вопросам помилования при Президенте РФ. Позвольте мне как члену этой Комиссии перед теми же читателями возразить Вам.
Вы пишете: «за прошлый год комиссия Приставкина удовлетворила 12000 ходатайств о помиловании».
Нет. Милует Президент, Комиссия только рекомендует (отклонить ходатайство, снизить срок или освободить)… 12000 в год — это исключение. Как правило, в три раза меньше. Но даже 12000 — это всего 1% от общего числа осуждённых!
«Комиссия трудится раз в неделю» — пишете Вы. Нет. Трудится всю неделю, а только собирается по вторникам. Потому и неверна Ваша «арифметика» — дескать, «в среднем за одно заседание милуют 250 человек». Во-первых, необязательно «милуют», во-вторых, как правило — 100—150, а не 250 (сейчас всего 20—30!). Вы пишете «комиссия работает не руководствуясь законом». Как раз законом, высшим, а именно — Конституцией.
«Деятельность комиссии абсолютно закрыта, непрозрачна» и вообще «никакой комиссии нет». Откуда Вы знаете? А. Вайнер сказал. А на самом деле работа Комиссии открыта, прозрачна и она только сейчас может оказаться несуществующей. «Приставкин, — пишете Вы — вместе с одним чиновником „за закрытыми дверями“ выдают свои индульгенции — а комиссия лишь прикрывает это дело.» Откуда Вы знаете? Опять же — А. Вайнер сказал… Подайте на него в суд за дезинформацию.
А вывод, к сожалению, Ваш (без ссылки на А. Вайнера):
Комиссия «в обход закона и логики, массово, потоком, без разбора равнодушно шлёпает индульгенции для десятков тысяч преступников». Кто Вам сказал?
Комиссия (в которую входят известные юристы, врач, священник, журналист, адвокат, режиссёр, писатели, депутат Госдумы, представитель Президента в Конституционном суде и даже… замминистра юстиции) работает честно, неравнодушно, ответственно. Вы могли бы в этом убедиться, если бы соизволили прийти хоть на одно заседание. Неужели Вам неинтересно знать правду?
(К тому времени А. Вайнер уже не был членом комиссии.)
Если я обращаюсь к своему участию в дискуссии, то только потому, что я пишу «от себя», а не хронику. Полемика в печати была весьма обширной, собранные Валентином Оскоцким материалы, повторяю, составляют увесистый том…
Выступая на конференции в Саратове, я сказал (текст привожу по стенограмме):
— Позвольте мне небольшую реплику. Здесь говорилось о том, что Комиссию следовало бы разбавить, добавить побольше специалистов, то есть юристов и работников правоохранительных органов. Но, во-первых, специалисты у нас есть, и вполне квалифицированные, во-вторых, не в специалистах дело. Специалисты своё слово сказали, вынося приговор. Когда осуждённый пишет ходатайство о помиловании, он не оспаривает прошлое. Он печётся о своей дальнейшей жизни. Теперь о нём как об отдельной личности судят не законники, а представители общества, куда осуждённый должен вернуться, — писатели, священники, врачи, то есть члены Комиссии по помилованию. Теперь на первом плане не статья уголовного кодекса, а данный конкретный человек, его судьба. Одному преступнику — Родиону Раскольникову — Достоевский посвятил целый роман. В конце произведения раскаявшийся Раскольников уже другой человек…
Ещё упрёк в наш адрес: мы якобы не учитываем страдания потерпевших, их интересы. Но потерпевшие даже по прошествии длительного времени не могут быть объективными, это естественно. К тому же нельзя упрекать военного врача на фронте, что он не стреляет, не убивает врагов. У него другая миссия. Во всяком деле есть разделение труда…
Журналист Радзиховский упрекнул нас в закрытости, в отсутствии гласности. Но он ни разу не побывал на наших заседаниях. Пожалуйста, мы можем довести гласность до предела. Каждый вторник мы выносим свои рекомендации Президенту — кого следует помиловать. Мы можем информировать об этом всех журналистов. Можем давать сведения хоть через Интернет. Тогда можно будет сравнить результат: вот что мы предлагали и вот что осталось после фильтрации в Минюсте, куда теперь направляются все дела по распоряжению Виктора Иванова из Администрации Президента. К сожалению, вот уже год, как Президент не видит наших рекомендаций…
Покойный Юлий Крелин, известный врач и писатель, тогда заметил:
— Ребята, хорошо выступаем, но всё уже решено заранее.
Он был прав. Несмотря на то, что общественная реакция в защиту Комиссии была весьма бурной.
На одной из пресс-конференций, когда уже было принято решение об упразднении Комиссии (дату не помню), я сказал:
— Мы хотим сказать обществу, что выступаем сегодня не в целях самозащиты. Решение «ликвидировать» комиссию по вопросам помилования, которая существовала при Президенте РФ в течение десяти лет, её предстоящая замена десятками и десятками комиссий при губернаторах и руководителях субъектов федерации по нашему убеждению приведёт к разрастанию соответствующих управлений, обслуживающих комиссии на местах, к усилению чиновничьего произвола и откроет простор для коррупции.
Мы хотим сказать обществу, что наша работа была безвозмездной и бескорыстной. Мы стремились помочь Президенту разобраться в десятках тысяч ходатайств о помиловании, исходящих от наших граждан, преступивших закон, понесших заслуженное наказание, но отбывших значительный срок, раскаявшихся, получивших положительную характеристику с мест заключения, многосемейных, тяжело заболевших и т. д. Каждый заключённый — это отдельная судьба, не исчерпываемая статьёй уголовного кодекса.
Мы хотим сказать обществу, что помилование — это далеко не всегда освобождение от дальнейшего наказания. По большей части — это сокращение срока, это поощрение к предстоящему возврату в общество.
Президент принял во внимание только одну сторону — сторону чиновников, противников нашей работы, и отказался выслушать другую сторону. Так же, к сожалению, поступила и часть СМИ, выполнившая заказ Минюста. Ни Радзиховский, ни Хинштейн, ни Маркелов, ни примкнувшие к ним, не пожелав лично ознакомиться с нами и нашей работой, развязали многомесячную кампанию по дискредитации работы комиссии вплоть до абсурдных обвинений в подкупе (мы были вынуждены обратиться в суд по защите чести и достоинства членов комиссии).
Давайте не обманывать себя. Большинство заключённых всё равно выйдет на свободу. Вопрос в том, какими они выйдут? Неужели вы хотите, чтобы они вышли хуже, чем вошли? Неужели нет раскаявшихся, нет несчастных, больных, многосемейных, кого можно поощрить — выпустить раньше срока? От сумы и тюрьмы не зарекайся. Это хочется напомнить тем чиновникам, которые выказывают особое равнодушие к судьбе заключённых.
Приведу пример. Мы предложили помиловать Александра Г., проходившего по разряду «тяжкие и особо тяжкие преступления». Почему?
Да потому, что в момент преступления ему было 14 лет. Его подпоил старший двоюродный брат, напал вместе с ним на прохожих, дрался, угрожал газовым пистолетом. Братья отняли кожаную куртку, кольцо, берет и 10 рублей. Их задержали, вещи возвращены потерпевшим. Суд, отметив пассивную роль и возраст Александра, всё-таки приговорил его к 5 (!) годам лишения свободы с конфискацией имущества (!). Парень отсидел около трёх (!) лет, характеризуется положительно, неоднократно поощрялся, переведён на льготные условия. Окончил 11 классов вечерней школы и профучилище по специальности слесаря. «В содеянном раскаивается» (цитирую характеристику Администрации воспитательного учреждения), «оказывает положительное влияние на других несовершеннолетних осуждённых». Отец Александра недавно умер…
Спрашивается, зачем парню сидеть ещё два года? Он станет лучше?
Наше предложение о помиловании Александра Г. попало не к Президенту, а на стол к работнику администрации Президента Виктору Иванову, он, давно и прочно настроенный против комиссии, продержал у себя дело чуть ли не полгода, потом отослал его в Минюст на экспертизу. Минюст отклонил нашу рекомендацию.
Чиновники сумели вызвать раздражение Президента: комиссия, дескать, предлагает миловать преступников, совершивших тяжкие преступления. Страна этого не поймёт. Дескать, в стране, где процветает коррупция, не может существовать некоррумпированная комиссия. Народ обязательно поверит, что убийцы и насильники только тем и занимаются, что пересылают доллары в приставкинскую комиссию и тем самым подставляют Президента, который до прошлого года тысячами миловал этих самых убийц и насильников…
Давайте создадим другие комиссии на местах, пусть губернаторы этим занимаются, им видней. Значит ходатайства, которые в соответствии с Конституцией должны направляться Президенту, будут сначала попадать к губернаторам? Что-то здесь не так. К тому же при каждой комиссии в субъекте федерации — а их свыше восьмидесяти! — нужно создать штат чиновников, обслуживающих комиссии. Замечательная идея. Чем меньше доверия к обществу, тем больше власть чиновников. И тем больше их число. Увы, и здесь что-то не так.
P. S. Стоит отметить, что после упразднения Комиссии и Радзиховский, и Хинштейн, и их единомышленники сразу напрочь перестали интересоваться, как в нашей стране обстоит дело с помилованием. Наверное, теперь всё в полном ажуре…
А. Хинштейн, напечатавший в «Московском комсомольце» заказную статью против комиссии по помилованию, основываясь исключительно на материалах, предоставленных ему Минюстом, не пожелавший ни проверить факты, ни прийти на наши заседания, в «Известиях» от 24 декабря 2001 написал (не о себе ли?):
Журналистский мир узок. Внутри него все знают, кто занимается реальными расследованиями, а кто просто публикует без проверки запущенную кем-то дезинформацию…
Воистину так!
Куда в большей мере это относится к Андрею Мальгину, которому зачем-то понадобилось вернуться к прошлому, чтобы очернить его. А работа Комиссии и его председателя — достойная страница нашей недавней общественной истории. О чём и свидетельствую.
Кирилл Ковальджи
Одинокая светит свеча Содрогаясь от ветра нездешнего Слишком много больных у врача Слишком много у Бога грешников Слишком много теней у любви Раскалённых ножей у прошлого Слишком много вишнёвой крови У железных людей под подошвами Слишком много слов у ослов Слишком много отцов у отечества От чего в родники нанесло Кучи неучей, немощной нечисти Слишком тупо наморщены лбы Слишком много у музыки грохота Слишком много слепых у толпы И великой власти у крохотных Слишком много стволов у виска Чёрных пятен у ясного солнышка Слишком много в пустыне песка… Слишком мало капель на донышке. Кирилл Ковальджи (2008 год)