Каждому, кто хоть раз посмотрел фильм Сергея Бондарчука с великолепными Родом Стайгером — в роли Наполеона — и Кристофером Пламмером — Веллингтона, запомнится показанный там финал битвы при Ватерлоо.
Об этом эпизоде стоит рассказать чуть подробнее. Вообще, тогда, 18 июня 1815 года, у деревушки Мон-Сен-Жан произошло событие, о котором Виктор Гюго сказал так:
На императора вознеслась жалоба небесам, и падение его было предрешено. Он мешал Богу. Ватерлоо — не битва. Это изменение облика всей Вселенной.
Сколько характеров, сколько выдающихся личностей схлестнулось в тот день в ожесточённой схватке!
Там погибло свыше 55 тысяч… В историю вошли слова английского парня Дика Томлинсона, психика которого не выдержала творящегося вокруг него ада, и он, бросив оружие, потянулся руками к этому обезумевшему от крови клубку:
Люди! Зачем мы убиваем?! Ведь мы даже не знаем друг друга! Люди-и-и!..
То была последняя битва последнего рыцаря — маршала Франции Мишеля Нея, «рыжего льва». У него действительно была репутация полубога войны. Человек совершенно исключительной личной храбрости, он в тот день творил невозможное.
В начале битвы он возглавил сокрушительную атаку французской тяжёлой кавалерии (это полный аналог современной танковой армады!), которой Наполеон приказал прорвать центр Веллингтона. Представьте: несколько тысяч кирасиров на своих мощных лошадях в сомкнутом строю мчатся на английские пехотные каре! Казалось, ничто в мире не сможет устоять перед такой бронированной лавиной, она сомнёт пехоту одной лишь своей кинетической энергией.
И тут случилось ужасное: взлетев на пригорок, первые ряды кирасиров на полном ходу рухнули в глубокий овраг, который не заметила разведка и о котором ничего не сказали проводники! А задние ряды напирали и тоже валились с кручи…
Центральная колонна кавалергардов перестала существовать. Оставшиеся — прорвали оборону англичан, но их удар был уже значительно ослаблен. Маршал Ней, рыжий, в порванном мундире, с обнажённым палашом, был вездесущ.
Английский центр распался на отдельные каре, ощетинившиеся штыками, дисциплинированные и грозные. У кавалерии нет шансов против такой пехоты, если исчезает кинетическая энергия удара… Веллингтон послал в бой резервы своей кавалерии, Наполеон же резервы своей пехоты в бой не послал. Виктор Гюго:
Против таких французов могли устоять только такие же англичане. То была уже не сеча, а мрак, неистовство, головокружительный порыв душ и доблестей, ураган сабельных молний…
Кирасиры оставляли кавалерию, чтобы снова обрушиться на пехоту; в этой ужасающей давке люди сошлись грудь с грудью, схватились врукопашную.
Каре продолжали держаться. Они выдержали двенадцать атак. Под Неем было убито четыре лошади. Половина кирасир полегли на плато. Битва длилась два часа.
Гвардейских кирасиров больше не было…
Даже сам Веллингтон, «железный герцог», не мог не отдать должного этой великолепной кавалерии, пробормотав со скрытым восхищением: «Splendid!».
А когда подоспевшие остатки разбитой накануне прусской армии Блюхера, ускользнувшие от маршала Груши с его 30-тысячным корпусом, подоспели на поле битвы, когда началась всеобщая паника, маршал Ней носился между отступавшими с полной решимостью погибнуть на поле боя. Под ним убили уже пятую лошадь. Виктор Гюго:
Весь в поту, с пылающим взором, с пеной на губах, в расстёгнутом мундире, с одной эполетой, полуотсечённой сабельным ударом английского конногвардейца, со сплющенным крестом Большого орла, окровавленный, забрызганный грязью, великолепный, со сломанной шпагой в руке, он восклицал: «Смотрите, как умирает маршал Франции на поле битвы!»
Но тщетно: он не умер. Он был растерян и возмущён. «А ты? Неужели ты не хочешь, чтобы тебя убили?» — крикнул он Друэ д'Эрлону. Под сокрушительным артиллерийским огнем, направленным против горсточки людей, он кричал: «Значит, на мою долю ничего? О, я хотел бы, чтобы меня пробили все эти английские ядра!»
А потом было отречение Наполеона, возвращение Бурбона, предательство друзей, сдавших Нея Людовику XVIII в обмен на то, что тот подтвердил данные им Наполеоном титулы и ввёл в состав Палаты пэров.
Трибунал отказался выносить Нею приговор. Согласилась — Палата пэров.
Там были соратники Нея, многие из которых были обязаны ему жизнью. Маршалы Сен-Сир, Массена и Ожеро робко попытались было устраниться, но не прошёл у них этот номер. Маршал Монси в письме к королю решительно отказался, был за это выведен из Палаты пэров и посажен на три месяца в крепость. Предселателем суда стал Журден — тоже ведь наполеоновский маршал.
Следует уточнить: Ней сам потребовал, чтобы приговор ему вынесла Палата пэров. Друзья, то есть.
В этом Ней добился успеха: военный трибунал голосами пятерых судей против двух признал себя некомпетентным в рассмотрении его дела. Но лучше бы его судил трибунал, чем бывшие друзья…
При утверждении обвинительного заключения из ста шестидесяти одного пэра только один (!) громко крикнул: «Нет!». Ирония судьбы: им был герцог Виктор де Бройль, самый молодой в Палате, роялист, отца которого Революция послала на гильотину, но в роду которого было три маршала Франции и который не собирался позорить их память.
(И вот ещё ирония истории: через столетие его потомок Луи де Бройль станет одним из основателей квантовой физики, вспомните «волны де Бройля»!)
… Нея расстреляли у стенки. Он отказался завязывать глаза, опускаться на колени, и сам скомандовал расстрельной команде из двенадцати человек: «Soldats, droit au coeur!» — Солдаты, прямо в сердце! Один из солдат выстрелил в воздух…
… Но вернёмся к тому эпизоду битвы, когда вдали поднялась пыль от движущихся колонн, когда обе стороны с обречённостью и с надеждой — Блюхер? Груши? — всматривались: кто это?
Это были пруссаки. Маршал Груши просто потерял Блюхера, которого Наполеон поручил ему блокировать!
Удар в правый фланг обессиливших французов решил исход битвы. Солдаты потеряли голову. Началась паника и повальное бегство в сторону Шарлеруа, закончившееся только у границ Франции. Виктор Гюго:
Опаснейшая из схваток — бегство; друзья убивают друг друга ради собственного спасения, эскадроны и батальоны разбиваются друг о друга и разбрызгиваются, словно гигантская пена битвы. Лобо на одном конце, Рейль на другом втянуты в этот людской поток. Тщетно Наполеон ставит ему преграды с помощью остатков своей гвардии, напрасно в последнем усилии жертвует последними эскадронами личной охраны.
Наполеона срочно увезли, от греха. Мы видели, как вёл себя неукротимый маршал Ней среди всего этого бедлама. Но были и ещё островки дисциплины и верности долгу.
Старая императорская гвардия… Отборные солдаты, имевшие каждый опыт не менее чем четырёх кампаний. Последний резерв Наполеона, который он не рискнул бросить в бой даже под Москвой, когда их удар по русским войскам мог дать французам не ничью, а чистую военную победу на Бородинском поле. Но к вечеру 18 июня 1815 года старая гвардия всё же вступила в бой — вступила, прекрасно сознавая, что смерть неминуема.
Последние три её батальона (одним из них командовал генерал Пьер Камбронн), построившись в одно каре, медленно продирались сквозь непрерывно штурмовавшую их английскую пехоту. Ядра, снаряды и пули превращали эту живую стену в гору трупов, но и вал английских войск раз за разом откатывался назад, разодранный гвардейскими штыками… В конце концов, каре просто не могло двигаться дальше, со всех сторон заваленное убитыми и раненными. Темнота сгущалась.
И вот тогда-то то ли английский генерал Колвилл, то ли Майтленд, то ли полковник Халкетт (едва ли можно требовать точности от очевидцев всего этого!) крикнул: «Храбрецы, сдавайтесь!»
… И в ответ прозвучало то самое, знаменитое, «слово Камбронна», спасшее честь Франции:
Merde! La garde meurt mais ne se rend pas! — Дерьмо! Гвардия умирает, но не сдаётся!..
Когда рассеялся дым от пушечных залпов, всё было кончено: императорская старая гвардия перестала существовать. Тяжело раненный, Пьер Камбронн был вытащен из-под горы трупов, официально взят в плен.
Англичане его подлечили, а потом он вернулся во Францию. Служил, в 1822 году получил (это граф-то Империи!) от короля титул виконта, потом вышел в отставку и благополучно скончался в 1842 году в возрасте 72 лет… Гюго пишет:
Из уважения к французскому читателю это слово, быть может, самое прекрасное, которое когда-либо было произнесено французом, не следует повторять. Свидетельствовать в истории о сверхчеловеческом воспрещено. На свой страх и риск мы переступим этот запрет.
Итак, среди этих исполинов был титан — Камбронн.
Крикнуть это слово и затем умереть — что может быть величественнее? Ибо желать умереть — это и есть умереть, и не его вина, если этот человек, расстрелянный картечью, пережил себя.
Продолжаются споры между историками, какие именно слова выкрикнул тогда Камбронн в свой звёздный час, да и был ли это вообще Камбронн, а не, скажем, погибший в том каре генерал Мишель… Суть не в этом. Луи Арагон в одном из интервью вспоминал, как в 1918 году он сообщил своему командиру, что мировая война — закончилась. На мгновение полковник потерял дар речи, а потом горестно произнёс: «О, бл…дь! А как же мой орден Почётного легиона?!»
Есть слова и слова. Разные символы разных исторических эпох. Но навсегда останется в истории символом величия человеческого духа бессмертное «слово Камбронна»: Merde!
Валентин Антонов, декабрь 2005 года