«Циник». Рассказ Сергея Аверкиева

— Володечка, дорогой, вы не поможете мне снять кресла?

Это соседка-вдова. У неё в квартире отремонтировали паркет.

— Конечно, Надежда Максимовна. Одну минуточку, я сейчас приду.

Её зовут Надежда Максимовна — это у меня в голове отложилось прочно. Забавный симбиоз Надежды Константиновны Крупской и Раисы Максимовны Горбачёвой.

А вот моё имя вовсе и не Володечка. Впрочем, какое это имеет значение? Надо помочь старушке.

Володечка… Владимир?.. Героя романа Анатолия Мариенгофа «Циники», под впечатлением от которого я нахожусь все последние дни, звали именно Владимир.

Мариенгоф был близким другом Есенина. Интересно, что оба они приятельствовали с Яковом Блюмкиным, одним из двух убийц немецкого посла Мирбаха, едва не взорвавшим в июле 1918 года Брестский мир. Меня всегда удивляло, что после столь громкого убийства и после подавления вспыхнувшего тогда же левоэсеровского мятежа Блюмкину удалось не только избежать карающего меча пролетарской диктатуры, не только удержаться в чекистах, но и выполнять потом деликатнейшие поручения руководства и внутри страны, и за рубёжом. Спустя одиннадцать лет его сгубила собственная неосторожность и самоуверенность настоящего авантюриста: находясь за границей, он вступил в контакт со «злейшим врагом пролетариата» Троцким (любимцем которого, впрочем, он стал ещё гораздо раньше).

«Революция предпочитает молодых любовников», — так отзывался о нём Троцкий.

Он неосторожно доверился женщине, с которой спал. Блюмкина выдала Лиза Розенцвейг-Горская, красавица и умница, работавшая в органах ВЧК с 1919 года и заблаговременно приставленная к Блюмкину в качестве не то любовницы, не то жены. Через несколько лет после расстрела Якова Блюмкина она вышла замуж за видного советского разведчика-нелегала Василия Зарубина и вместе с ним успешно добывала для страны западные атомные секреты. Кажется, Елизавета Зарубина дослужилась до звания полковника.

Возвращаясь к роману Мариенгофа: для многих людей, чтобы им прослыть циниками, достаточно было бы просто не врать. «Не врать» — это нелегко. Правила поведения известны ведь всем… В общем, нелегко это. Но я попробую. Не для того, чтобы прослыть циником. В конце концов, прослыть необязательно значит быть.

Я начал раздевать её уже при первой нашей встрече. Разумеется, только глазами. Дело было на кладбище, у свежей могилы её скоропостижно скончавшегося мужа. Я с ним не был даже знаком, и оказался я тогда на кладбище, движимый чувством сострадания и по какому-то странному стечению обстоятельств.

Она наклоняется, кладёт цветы на могилу, к портрету покойного мужа, а я стою сзади, смотрю украдкой на её спину и на то, что ниже, — и мысленно её раздеваю. И думаю я при этом вовсе не о вечном, а о вполне земном: интересно, попа у неё круглая или не совсем? а какие, интересно, у неё там трусики?..

Эти два вопроса — о форме её попы и о фасоне и цвете её трусиков — не оставляют меня и в последующие (не слишком частые, впрочем) наши с ней встречи. С трусиками, однако, мне удалось разобраться довольно быстро. Однажды она явилась пред мои светлые очи в светлых же брюках, под которые сочла возможным надеть достаточно тёмное бельё. Вернувшись тогда домой, я навёл в Интернете справки и впервые в жизни уяснил, что же именно означает слово «стринги».

Пока она стоит у киоска и пополняет телефонный счёт, я сижу в машине и смотрю на неё сбоку. Зрелище впечатляет. Её изящный животик, резким изломом переходящий в бёдра, соблазняет и манит меня. Хорошо ещё, что никого рядом со мной в машине нет. Иначе пришлось бы отвечать невпопад.

Мы едем в полупустом вагоне метро. Я провожаю её после очередной прогулки. Её щёки то и дело покрываются румянцем. Она смущается, потому что никак не может с этим справиться. Мне же хочется думать, что всё это каким-то образом связано со мной.

Неожиданно поздний телефонный звонок:

— Вы способны на безбашенный поступок? Вечер просто чудесный. Приезжайте сейчас ко мне. А утром поедете на работу.

Её предложение застаёт меня врасплох. Я смотрю на часы — близится полночь — и мямлю в ответ что-то невразумительное.

На безбашенные поступки я, конечно, способен… но только не тогда, когда я небрит, немыт и неглажен. Кажется, даже и нестиран… Как глупо.

В последующие встречи горячо убеждаю её, что-де я очень даже «безбашенный». Привожу всякие примеры из своей жизни. Она охотно слушает.

У неё две взрослые дочери. Недавно она стала бабушкой: старшая дочь родила сына. С мужем она прожила много-много лет. Где-то на полпути их брак дал трещину, которая с годами лишь расширялась.

Она говорит, что муж приходит к ней во сне почти каждую ночь. Просто приходит и молчит. Она говорит, что эти его визиты измучили её.

Мы сидим в тёмном и гулком зале кинотеатра. На экране что-то движется и кто-то поёт. Но мои мысли заняты совсем другим: ну вот почему эти дурацкие кресла разделены даже не одним, а сразу двумя подлокотниками! Интересно, дотянется ли вообще моя рука до её бедра?.. Сзади покашливают и постукивают. Если б мы взяли места в последнем ряду, то я точно бы не смог удержать свою руку. Впрочем, от последнего ряда она ведь решительно отказалась…

Утешаю себя: она ведь всего-то пару-тройку месяцев как вдова. Её нельзя оставлять наедине со своим горем. И ещё: я, возможно, и циник… но я не мародёр!

Век живи, век учись. Теперь меня врасплох уже не застать: словно стратегический ракетчик, я держу себя в постоянной десятиминутной готовности.

Сменяющие друг друга поколения стратегических ракетчиков поддерживают постоянную готовность уже полвека. В этом и заключается их работа.

В стародавние времена существовал такой обычай: на свадебных мероприятиях, проводимых при родительском дворе знатной невесты, могущественного её жениха обычно заменял назначенный им полномочный представитель. Разумеется, эти полномочия касались лишь сугубо юридических формальностей. Если же, например, на обратном пути «представителю» и новобрачной нужно было делить одно ложе, то в постель между ними клали обнажённый меч. Как грозное напоминание о пределах полномочий.

Я почти физически ощущаю присутствие между нами обнажённого меча. Придвинься к ней чуть ближе — и порежешься.

Она обмолвилась, что огурцы с дачи стали для неё настоящей проблемой: их так много, что просто некуда девать. Может, она говорит это, чтоб попросить моей помощи в их поедании? Её просьба была бы столь естественна и логична… Поедать вместе с ней её огурцы мне представляется верхом интима.

Кажется, в поступках женщин напрочь отсутствует всякая логика.

Мы с ней встречаемся — по её выражению, она меня выгуливает — не слишком часто. Но зато каждый вечер тишину квартиры разрывает телефонный звонок, и я знаю: это звонит она.

Мы разговариваем иногда часами. Говорит, в основном, она. Я слушаю её голос, хмыкаю что-то в ответ и продолжаю заниматься своими делами.

Если б она в какой-то день не позвонила, я бы удивился.

В телефонном варианте её голос не очень мне нравится: мне всё никак не удаётся совместить его в своём воображении с тем образом, который стоит у меня перед глазами — с её лицом и с её глазами медового цвета. Когда же она рядом, то всё в ней, включая голос, представляется мне гармоничным.

Снова и снова я пытаюсь объяснить себе этот феномен, но разгадка всякий раз от меня ускользает.

Не припомню случая, чтобы расстояние между нами было когда-нибудь меньше десяти сантиметров. Мы словно магниты, только у меня плюс справа, а у неё — слева.

Когда мы идём рядом, то почему-то совершенно невозможно преодолеть эти жалкие сантиметры.

Эффект «гроба Магомета».

Телефонный звонок. Это наверняка она.

— Добрый вечер!..

Выражаю в трубку умеренно бурную радость, словно бы такого же звонка не было вчера и не будет завтра.

Ловлю себя на мысли, что играю роль этакого доброго и немного ворчливого дядюшки. «Одинокий стареющий мужчина», — по определению Штирлица.

Но если б она не позвонила — я бы всполошился. Да?

Да.

Где-то в Америке у неё есть то, что она называет друг. Он уже давно живёт там вместе с женой. Сейчас у него — временно — нет работы, но фирма его ценит и что-то ему выплачивает.

О своих разговорах с ним она рассказывает едва ли не столь же часто, как о разговорах с дочерьми.

«А вчера мне все вокруг: мол, Сэм Брук — наш друг!.. Наш гвинейский друг!..». Ничего себе друг — обошёл меня на круг…

Кажется, у меня скоро тоже не будет работы.

— Добрый вечер! Ну, как ваши дела?..

…

У неё есть какие-то связи в Ленкоме, и она вытаскивает меня в театр. По гулкой стальной лесенке, похожей на трап броненосца «Потёмкин», я поднимаюсь вслед за ней почти под потолок зрительного зала. Внимание моё при этом равномерно распределяется между ступеньками, чтоб не споткнуться, и колыхающейся перед глазами серой юбкой.

Не будь лесенка такой короткой, а она — такой стремительной, я бы непременно споткнулся.

Медленно гаснет верхний свет. Она вольготно усаживается на какую-то лавку, не обращая на меня никакого внимания. Оглядываюсь в поисках стула или табуретки. Есть только колченогий стул с металлическими ножками и с выломанной спинкой. Сажусь на него в тайной надежде, что он подо мной развалится.

Глупые надежды. Советское — значит, отличное!

И почему это она решила, что вдвоём мы на той лавке не поместимся?..

Я тысячу лет не был в театре. Спасибо ей.

Длинные новогодние праздники. Она проводит их за городом, у приятелей по даче. Судя по всему, у них там давняя и дружная компания. Её друзья — люди всё семейные и солидные.

Странное дело: когда бы меня ни спрашивали, сколько мне лет, мне всегда было неловко отвечать. В любом возрасте я казался сам себе уже неприлично старым, но при этом в любой компании я почему-то всегда оказывался среди людей более солидных, чем я. Тут есть какой-то парадокс…

Я не хочу, чтобы она мне звонила!

— Добрый вечер!.. Как ваши дела? Нашли работу?..

Словно угадав моё невысказанное желание, она звонит теперь не так часто, как прежде.

У её младшей дочери опять проблемы личного порядка. Зато очаровательный внук доставляет ей истинную радость.

Почему все эти крохотные улыбающиеся существа доставляют только радость? Потому что все они — безоговорочно, безусловно и беззащитно добрые. Каждому человеку на его старте органически присуща доброта. Удивительно, но это так…

Кажется, для её гвинейского друга, прижившегося в Америке, худшие времена остались позади, и депрессия ему теперь уже не грозит: он снова получил там работу. Надеюсь, теперь его жена будет ещё более счастлива с ним.

Холодно. Какая затяжная в этом году весна!..

Сколько же времени она мне не звонит? Две недели? Три? Месяц?.. Сбился со счёта.

Сижу допоздна за компьютером. Что бы я без него делал… Ловлю себя на мысли, что давно уже не ощущаю ночей. Словно бы их вообще нет. Словно бы один длинный-предлинный день. Да когда же он, наконец, закончится-то? Когда вообще, чёрт возьми, последний раз была ночь?..

У меня сменился номер мобильного. Надо бы ей сообщить. Мейлом. Но сообщить надо. Мало ли что…

«Этот абонент вам звонил…»

Уже давным-давно на моей трубке не работает сигнал вызова, и я уже привык обходиться как-то без него. Надеюсь, что она помнит об этом.

Отправляю ей СМС-ку и получаю моментальный ответ: «Завтра позвоню».

Мне очень нравится её ответ. Тем, что в нём нет обращения и подписи.

Завтра буду носить трубку в руке.

— Добрый вечер!.. Как ваши дела? Нашли работу?.. Надо бы с вами как-нибудь выйти… Я позвоню на той неделе!..

Понедельник: 9… 11… 15… 18… 20… 23…

Вторник: 9… 11… 16… 20… 22… 24…

Среда: 9… 10… 11…12… 13… 14… 15… 16.

С какой-то отчаянной решимостью жму кнопку «Отправить»: «Приезжайте ко мне сегодня. У меня коньяк хороший есть… А завтра уедете».

«Ваше сообщение доставлено».

Трубка стала частью моей ладони.

10… 20… 30…40… 50…

На том конце, очевидно, ступор.

1… 2… 3… 4… Вот!

— Здравствуйте!.. Что это с вами? Совсем в депрессии?..

— Нет, наоборот!..

Ну да, иначе ведь как объяснишь… Эта дурёха, кажется, полагает, что все мужики, когда им плохо, непременно хлещут водку или идут по бабам. И наоборот.

— Вы бы хоть заранее предупредили!

— А я разве не заранее? Ведь всего четыре часа.

— Сегодня я никак не могу: много работы вечером. В четверг… тоже много. В пятницу… вот в пятницу поменьше. Так далеко ехать…

— Да что тут ехать-то? Приезжайте, когда освободитесь! Непременно приезжайте!

— Нет, сегодня никак…

— Приезжайте!.. Я буду ждать!.. Я не обидел вас?

— Нет.

Чёрт возьми! У меня же не прибрано! Ужас! Первым делом надо побриться, пока ещё светло.

Так. Теперь сыновы игрушки, которые разбросаны всюду. Так. Теперь… где веник?..

Боже! надо вымыть голову!.. А куда я дену телефон? Положу рядом на табуретку и буду смотреть и слушать, если он зажужжит.

Одиннадцать часов, уже почти стемнело. Больше ничего сделать не успею — будь что будет.

Полночь. Это когда же, интересно, она доедет, если сейчас позвонит?..

Час ночи. А вот если долго держать трубку, то она не начинает, случаем, барахлить от тепла руки? Могла бы и написать…

Два часа. Спать.

Спать…

Четверг: 9… 12… А что это я теряю время? Зеркало вон в ванной всё в подтёках… и раковина… и краны… а унитаз!.. Боже!..

17… Не хочется бриться. Успею, если что…

21… 24…

Завтра пятница! Спать…

Пятница: 10… 13… Давно надо было навести в ванной порядок. Мне нравится. Может, и кухню тоже?..

18… Надо бы побриться. Интересно, когда она сегодня освободится?

20… Ничего больше не буду делать. Не всё же сразу…

По крайней мере, навёл в квартире относительный порядок.

Она не позвонит.

А ведь снова июль. Жарко. Прошёл ещё один год. Когда мама умерла, было тоже очень жарко. Я не был на её могиле уже год…

— Володечка, милый, что-то давно вас не было видно! Я думала, вы на даче.

— Жарко, Надежда Максимовна…

Ну не стану же я объяснять ей, что мне теперь уже просто некуда ехать на дачу. Я рассеянно улыбаюсь и пожимаю плечами.

Жара…

«— Ты что потерял, моя радость? —
кричу я ему…»

Имя Сергея Аверкиева сравнительно мало известно читателям. За свою, в общем-то, недолгую жизнь Аверкиев успел написать всего лишь несколько коротеньких рассказов да небольшую повесть, которые были выпущены совершенно мизерными тиражами и давно уже стали самой настоящей библиографической редкостью. Мне довелось встречаться с Сергеем Аверкиевым — человеком, несомненно, талантливым и своеобразным, чей писательский почерк отличался неизменно высоким вкусом и который обещал сделать в литературе очень и очень многое. К великому сожалению, его преждевременная кончина не позволила в полной мере раскрыться его писательскому дарованию.

Публикуемый у нас рассказ Сергея Аверкиева называтся «Циник». И по стилю своему, и по структуре он, безусловно, является подражанием — подражанием нарочитым (и даже, быть может, вызывающим) — известному (впрочем, тоже не слишком известному) роману Анатолия Мариенгофа «Циники», который Иосиф Бродский именно за структуру и стиль назвал «одним из самых новаторских произведений в русской литературе века». И если вдуматься, то ведь эта подчёркнуто вызывающая нарочитость далеко не случайна: она прекрасно отражает одну из творческих особенностей Аверкиева-писателя, который в своих произведениях всегда стремился заставить форму с самого начала «работать» на содержание — примерно так же, как удачное музыкальное сопровождение конкретных зрительных образов может значительно усилить восприятие всего кинофильма в целом.

И само название, и внешняя форма рассказа Аверкиева ещё даже и до начала чтения исподволь готовят к тому, что мы там увидим: потерянность и одиночество человека, который, конечно же, никаким циником не является — точно так же, как не являются никакими циниками герои романа Мариенгофа. У Мариенгофа за шизофреническими поступками его героев стоит, если хотите, шизофрения их времени. У Аверкиева… кто знает: не является ли и его герой типичным продуктом нашего, тоже ведь не слишком уравновешенного, времени… Наверное, масштабы не те, но причины — схожи.

Прочитав этот рассказ, поэт Кирилл Ковальджи заметил, что необъяснённой и не очень понятной осталась некоторая нерешительность, бесцельность поступков героя. Да, это так. Но, быть может, оставить за рамками повествования точно обозначенные и вполне конкретные причины этой самой бесцельности — это и являлось одной из целей Сергея Аверкиева? Каждый волен додумывать сам, и каждый будет здесь и прав, и — неправ.

«Циник» не-Владимир, на мой взляд, потому так и нерешителен, что он не циник: он ведь не имеет ни малейшего понятия, зачем, собственно говоря, ему нужна именно эта женщина — и вот это, в нём самом, его пугает. А она, в свою очередь, не знает, как ей с ним себя вести: для неё он никакой не субъект, а всего лишь объект, всего лишь один из элементов её жизненных планов. И если не всё у неё идёт по её плану, то и нет ничего легче, как поменять план — потому что нет в нём человека, которым дорожишь. Потому что план этот — не в сердце её, а лишь в голове. Потому что ведь даже и не секс им обоим нужен, а нечто совсем иное. Потому что для многих людей не наступить вновь на грабли означает — наглухо закрыть своё сердце, заколотить его досками крест-накрест.

Она ждёт от него запланированных ею действий, а он в ответ с ужасом осознаёт, что для неё он — всего лишь обезличенный объект, узел некоего сетевого графика…

Болезни времени — они для людей заразны. И если люди атомизированы, окуклены, боятся остаться беззащитными, то они ведь и не живут, а лишь наживают, проживают и доживают. Без веры, без надежды и без любви…

«… И он отвечает: — Ах, если б я знал это сам…»

Валентин Антонов