«Поезд последние вёрсты мчит…»
Поезд последние вёрсты мчит, Тревожен рокот колёс. Выйдем в тамбур и помолчим: Не надо ни слов, ни слёз. Леса полосою летят на нас, Рябины бегут, рябя, И мне остаётся всего лишь час, Чтобы глядеть на тебя. Станции — чаще, и небо — темней. Фабричные трубы вразброс. Город в мерцанье ранних огней Бросается под откос. Многоэтажные корпуса Вдоль шпал начинают плыть, И мне остаётся лишь полчаса, Чтоб рядом с тобою быть. |
Пойдём в вагон. Собираться пора.
Минуты в пропасть летят.
Грозно грохнули буфера
На привокзальных путях.
Толчок.
Остановка.
Окончен маршрут.
Вокзальной толпы прибой.
И мне остаётся десять минут,
Чтобы проститься с тобой.
В десятках разлук и в десятках встреч
Мы будем эти минуты беречь.
Паровоз,остывая, мелко дрожит,
Под сводами пар клубя,
Мне остаётся целая жизнь,
Чтобы любить тебя.
|
Ночной шёпот Галатеи,
обращённый к ученику Пигмалиона
 | Он будет ласков, а потом — бешен, а после в непробудный сон канет. Он не признается богам, бедный, что под его руками я — камень. Все говорят: Пигмалион — мастер, он мою душу вызвал из мрака! А я увидела тебя, мальчик, и позабыла вмиг, что я — мрамор. Пигмалион сиял, как грош медный, касался рук моих, колен, стана, а я дрожала: что же ты медлишь? Ведь для тебя я живой стала! В легенде холодно мне, как в склепе. Меня доверие небес давит. Пигмалион себе ещё слепит! Он тоже, в общем-то, не бездарен… |
Перелепи лицо моё, скульптор! В ладонях мни его, как мнут глину… Поторопись меня лепить, скульптор, а то я снова убегу, сгину. Твоя каморка так темна, милый, под лестницей, где белый свет клином… Пигмалион сейчас пройдёт мимо в опочивальню и меня кликнет. | Растрёпан факел молодым ветром, горячий отблеск на твоих скулах. Чтобы лицо моё — к тебе, вечно, перелепи моё лицо, скульптор! Я умоляю, всех богов ради, — ведь счастье роздано нам так скупо, чтоб нам неузнанным уйти рядом, перелепи моё лицо, скульптор! |
Продолжение Пигмалиона
М. Борисовой
Теперь — тебе: там, в мастерской, маски,
тайник и гипс, и в светлячках воздух…
Ты Галатею целовал, мальчик,
ты, девочка, произнесла вот что:
«У нас любовь, а у него маски,
мы живы жизнью, он лишь труд терпит,
другую девушку — он метр, мастер, —
ему нетрудно, он ещё слепит!»
|  |
Так лепетала ты, а ты слышал, ты пил со мной и ел мои сласти, я обучал тебя всему свыше, — мой мальчик, обучи её страсти! Мой ученик, теперь твоя тема, точнее тело. Под её тогой я знаю каждый капилляр тела, ведь я — творец, а ты — лишь ты. Только в твоей толпе. Теперь — твоя веха. И молотками весь мой труд, трепет, и — молотками мой итог века! «Ему нетрудно, он ещё слепит!» | Теперь — толпе. Я не скажу «стойте». Душа моя проста, как знак смерти. Да, мне нетрудно, я слеплю столько… Скульптуры — что там! — будет миф мести. И тем страшнее, что всему миру вы просчитались так, и пусть пьесу вы рассчитали молотком, — минус, мир — арифметика, и плюс — плебсу. Теперь убейте. Это так просто. Я только тих, я только труд — слепо. И если бог меня лепил в прошлом — Ему нетрудно, Он ещё слепит! |
Прежде чем перейти к небольшой лирической миниатюре, завершающей мою подборку «неслучайных» стихов, я хочу объяснить читателям свой замысел. Ведь, на первый взгляд, «Дорожная» не имеет ничего общего с двумя другими стихотворениями, связанными общим сюжетом. Тем не менее, связь такая существует. Мне хотелось взглянуть на легенду о Пигмалионе глазами Галатеи.
«Все говорят: Пигмалион — мастер, он мою душу вызвал из мрака!» — говорит девушка. А это значит, что «творение» должно испытывать одновременно желание разорвать связь с творцом, вырваться из-под его воли, и… вернуться. Вернуться, потому что «под её тогой я знаю каждый капилляр тела, ведь я — творец».
«У нас любовь, а у него маски, мы живы жизнью…» — это вызов, а не самоцель. Что такое «мальчик»? «Ты — лишь ты. Только…»
Гениален скульптор, и его творение — отнюдь не подобие жизни, оно самоценно.
В этой любви Пигмалиона и Галатеи изначально заложено противоречие, не имеющее шансов разрешиться, а уж тем более завершиться разрывом.
Поэтому моя небольшая заключительная миниатюра воссоздаёт одну из возможных критических ситуаций в отношениях творца и его творения. В этом её смысл и взаимосвязь со стихами.
«А мне остаётся целая жизнь, чтобы любить тебя». Эти слова вполне могла сказать Галатея Пигмалиону, хорошенько подумав.
Объективная реальность,
данная нам в ощущениях
 | Hести разлуку тяжело, особенно когда не знаешь, что и развело: остуда, долг, беда? Хоть знак какой-то был бы дан… А то уж столько дней тащу её, как чемодан без ручки и ремней. (Майя Борисова) |
Ты удивился, не увидев моих обычных слёз, не услышав моих обычных слов, не ощутив обычной дрожи моих рук… Объективная реальность, данная нам в ощущениях!
До этого я целый день просидела в офисе, тупея от созерцания одной и той же картины перед глазами.
На мониторе перемигивались экранчики сетевого подключения, и я вздрагивала при каждом изменении их яркости. А рядом пульсировала стрелка антивируса. Мозг реагировал только на зрительные образы. Что может быть страшнее этого состояния?
Человеку даны пять чувств. Я вышла на улицу с одним — зрением, автоматически повернув влево. Все звуки большого города напомнили мне, что есть ещё слух. Зрение безучастно отмечало: вон автомобиль белого цвета, а за ним — красного, обе машины обгоняет серебристая… Опять красная… чёрная… красная… Уши резал скрежет трамвая, грохот грузовиков, визг тормозов и ещё — мелодии мобильных телефонов, а ведь, казалось, вокруг никого, откуда тогда звонки? Вот опять верещит…
Уже внизу, когда приходилось идти то по левой стороне улицы, то по правой, вспомнилось третье чувство — осязание. Слева сосны, справа — солнце. Слева — прохладный ветерок, справа — летний зной. К мосту я подошла с тремя чувствами, но в самом начале моста возникла мысль, что их должно быть пять.
Господи, я даже вспомнила, что есть шестое — интуиция. А где четвёртое и пятое? И какие они?
Иду под тенью лесополосы, впереди — спиленные, но не убранные ветки, увядшие под дневными лучами летнего солнца. В ногах появилась какая-то слабость и «ватность»… Хочется не идти. Откуда это? Воспоминание детства — мы с друзьями едем вдоль поля на велосипедах. Пшеница? Рожь? Да Бог его знает. Глаза выхватывают тёмно-голубые головки васильков. Бросаю велосипед у обочины — и вглубь, за васильками. Это воспоминание потянуло за собой другое — скошенная трава. Ах, как она пахнет через пару-тройку часов, полежав под солнышком. Хочется не идти. Хочется упасть в траву. Но на мосту не растёт трава. На мосту пахнут привядшие листья на спиленных ветках.
Обоняние! Вот оно — четвёртое чувство.
Но я иду дальше, и опять «теряю» его, опять помню только три…
Мост длинный, где-то посредине он пересекает речку. А я боюсь высоты. Нельзя разрешать человеку идти над водой через мост, если вместо пяти чувств, даже без шестого, у него в голове то три, то четыре. Притяжение воды внизу становится особо опасным. Подхожу поближе, хватаюсь за перила… Страшно. Речка почти не видна — с обоих берегов наклонились деревья, стоят, обнявшись ветками. Вода чёрная, глухая, зыбкая и одновременно неподвижная — течения почти незаметно. Внизу будто бетонное кольцо для колодца, проглядывает сквозь воду, отрезвляет. Нет, валяться в полуметре от поверхности с разбитой головой… Брр… Но чувств по-прежнему три. Четвёртое опять пропало, но я его уже не пытаюсь вспомнить — пришло раз, придёт и в другой.
Поднимаюсь на гору — самый тяжёлый участок пути домой. Пешеходная дорожка то повторяет рельеф горы, то вдруг идёт волнами, как миниатюрная параллельная горная гряда. Крошечный спуск по этой гряде вниз при подъёме наверх, и странное чувство невесомости, но это совсем не то, что называют необыкновенной лёгкостью во всём теле, когда хочется взлететь. Это невесомость от слабости в ногах, когда ты пушинкой слетаешь вниз, а они не поспевают. Так было, когда в детстве я хотела спуститься на трёхколесном велосипеде по скату погреба вниз, не имея представления о трении и инерции. По обеим сторонам улицы, поднимающейся в гору, частные домишки, рядом скошенная трава, поэтому чувств в сознании стабильно четыре. Увы… Пятого нет.
Но уже поднявшись, на последнем повороте к моему дому, я ловлю себя на ощущении «вкуса крови во рту». Печально улыбаюсь — это твоё выражение, и с облегчением выдыхаю — вкус! Вот оно — пятое чувство! Как же мне было не забыть о нём, если во время нашей ссоры я сбросила все с трудом нажитые за зиму килограммы. Какой вкус у сигарет, если куришь по две пачки в день? Какой вкус у кофе, если глушишь его литрами?
Всё же домой я вернулась со всеми пятью чувствами, позволяющими человеку воспринимать окружающую его материю, как объективную реальность, данную нам в ощущениях…
Немного об авторах стихотворений
и исполнителях песен
Поэт, прозаик, переводчик, член Союза писателей, председатель секции поэзии Ленинградского отделения СП Майя Ивановна Борисова (21.05.1932—1996) закончила отделение журналистики филологического факультета Ленинградского университета. В качестве журналиста работала в Абакане, много ездила по Сибири, писала статьи и стихи. В 1990 году стала составителем сборника ленинградских поэтов периода оттепели «То время — эти голоса». Она писала прозу. Последняя книга Майи Борисовой — «Птенцы под шапкой Мономаха» — появилась в результате увлечения историей царской России.
Ещё она написала книгу «Интереснее пешком. Тридцать три стихотворения и три рассказа о Ленинграде-Петербурге». Её детские книги, посвящённые Ленинграду, выходили на протяжении тридцати лет.
Соснора Виктор Александрович, русский поэт и прозаик. Родился 28 апреля 1936 в Алупке в семье военного. Блокадную зиму 1941—1942 провёл в Ленинграде. Школу окончил во Львове, служил в армии. Работал слесарем на Невском машиностроительном заводе в Ленинграде. Учился на философском факультете ЛГУ (не окончил). Первые стихи опубликовал в 1960. После выхода первой книги стихов «Январский ливень» (1962) стал профессиональным литератором.
В 1967 выступил с поддержкой письма А. И. Солженицына IV съезду писателей СССР. К этому времени у Сосноры было написано много произведений, которые не печатались как по политическим мотивам, так и ввиду их чрезвычайной поэтической сложности. Находясь под подозрением у властей, Соснора вместе с тем не пользовался поддержкой либеральных кругов. Будучи единственным в своём роде «эстетическим диссидентом», мужественно переносил одиночество.
Печатавшиеся в СССР сборники включали незначительную часть стихов и прозы Сосноры. Книга прозы «Летучий голландец» в 1979 была опубликована в Германии, поэтическое «Избранное» вышло в 1987 в США в издательстве «Ардис». В 1990-е годы в Санкт-Петербурге вышло несколько книг, где многие произведения 1960—1980-х годов опубликованы впервые. В 2000 Соснора стал лауреатом премии им. Аполлона Григорьева Академии русской современной словесности за книгу новых стихов «Куда пошёл? И где окно?» (1999) (Энциклопедия «Кругосвет»).
«Дорожную» («Поезд последние вёрсты мчит…») на стихи Майи Борисовой вы прослушали в исполнении лауреата песенного фестиваля «Топос-1996» Юлии Листопад. Более качественную запись можно скачать отсюда.
Песенный фестиваль «Топос» — ежегодный, один из крупнейших в Северо-Западном регионе. Проводится в Санкт-Петербургском государственном политехническом университете с 1968 года.
Песню «Ночной шёпот Галатеи, обращённый к ученику Пигмалиона» исполнил Леонид Альтшулер — один из «отцов-основоположников» Тульского клуба самодеятельной песни. Оригинал этой записи взят отсюда.
Мэтр авторской песни Владимир Ланцберг:
С Леонидом Альтшулером, исполнителем песен из Тулы, я знаком третий десяток лет и до недавнего времени полагал, что знаю о нём всё. Один из немногих и лучших (но отнюдь не потому, что немногих) интерпретаторов Клячкина. Утончённый, изысканный и притом мудрый, несуетный лирик. Какие-то его трактовки могут показаться спорными, но «проходных», случайных, безликих не припомню. Зато можно услышать много чего такого, чего нигде больше не услышишь.
Вот что я знал, и так оно и есть. Hо года три назад вдруг среди песен привычных зазвучали неслыханные — понимай, как хочешь. Hе просто новые по интонации, а просто новые. Лёня дожил до авторства — до своих стихов и музыки. И я ему позавидовал.
«Ночной шёпот Галатеи…» исполняет также Елена Степанова из Тульского КСП. Пик её творчества пришёлся на 1999—2002 годы, когда она записала около тридцати очень «женских» песен. Елена преподаёт литературу в одной из тульских школ. Вот ссылка на её исполнение этой песни.
«Продолжение Пигмалиона» замечательно спела Оксана Дориченко из Киева, по профессии — врач, анестезиолог-реаниматолог (Клуб авторской песни «Арсенал»):
Родилась в Херсоне 4 декабря 1969 г. Прожила всю сознательную жизнь в Киеве.
Стихи начала писать в глубоком детстве, о погоде и природе. О любви — в 17 лет. Гитару схватила в руки с тоски и горя (все любимые авторы и исполнители в тот момент разъехались или рассорились) в 27 лет. Тогда же начали писаться песни. С 1999 г. после Черкасского фестиваля уверовала в то, что — автор. Пишу на свои и чужие стихи. Безумно хочу петь высокую и сложную поэзию, несмотря на скромные познания в музыке и сверхскромный аккомпанемент. Нынче болею Цветаевой.
Песню в её исполнении можно найти на этой странице.
Её исполняет также Александр Губерт — член оргкомитета многих фестивалей авторской песни в Казахстане. Как он сам говорит о себе, «пою стихи классических и современных русских поэтов (Б. Пастернак, В. Шаламов, В. Соснора, др.). Говорю об этом так, потому что в силу природной скромности композитором себя не считаю. Просто в хорошей, а уж тем более в гениальной поэзии есть своя Музыка. Важно только её услышать. Надеюсь, что мне это иногда удаётся».
Палома, январь 2008 года