Жизнь удалась

Мои самые первые детские воспоминания омрачены печальным обстоятельством — отец «пил горькую». Теперь я понимаю, что это было не только наследственным пьянством — у меня, так похожей на него внешне и даже по вкусовым привычкам, не просто отвращение к спиртному, у меня к нему своеобразная аллергия — до судорог, до состояния, когда дыхание становится поверхностным и прерывистым, а за этим наступает желание просто не дышать.

А тогда, в моём почти младенчестве, мне купили куклу. Это была отнюдь не Барби — обычный дешёвый целлулоидный голыш — без волос, без одёжек. Я ходила в обнимку с новой игрушкой и случайно попалась на глаза подвыпившему отцу.

(Надо отдать должное, что за 15 лет, прожитых под одной крышей, он ни разу не поднял на меня руку. Честно говоря, он меня просто не замечал в доме, и я до сих пор не понимаю причин для этого. То ли ему хотелось первенца-мальчика, то ли он просто не любил детей.)

Крошечная светлоголовая девчушка с куклой в руках привлекла к себе мутный взгляд «папеньки». И что же он сделал? Подозвал меня, я доверчиво подошла поближе, а он, пьяно ухмыляясь, прижал к носу новой (!) куклы окурок папиросы…

Мне лет шесть на этой фотографии. Грустная светловолосая девчушка с косичками, прижавшая ко рту материнскую руку, чтобы его не искривили рыдания, о близости которых говорят глаза, наполненные слезами. День солидарности трудящихся, светлый и радостный для всех праздник 1 Мая. Мы живём в маленьком провинциальном городке, и продолжение праздника после обязательной демонстрации — в городском парке, где собираются на пикники местные жители.

Ах, какими страданиями для меня оборачивались эти летние праздники и пикники! Отец, ещё трезвый на демонстрации — положение руководителя обязывает, — обычно не дожидался пикника, исчезал сразу же после официальных мероприятий и к импровизированному столу являлся можете представить в каком виде. Вот оно — унижение, вот он — страх перед неизбежным в подобных случаях семейным скандалом на глазах у всех, — хорошо, если без рукоприкладства.

Нас с братом он не трогал, но моя мать — она держалась изо всех сил, чтобы не уронить лицо, не напугать детей.

Вот именно это ожидание главы семейства и отражено на старой фотографии: скамейка в парке, на ней грустная тридцатилетняя женщина, а рядом маленькая светловолосая девчушка с косичками, прижавшая материнскую руку ко рту…

А была ещё и материальная сторона наших семейных проблем.

Сколько я себя помню, у моей матери не было ни одного красивого платья, ни одного нового пальто. Того удовольствия, которое есть у всех маленьких девочек — в отсутствие родителей тайком примерять мамины вещи, в особенности, обновки, — я была лишена безусловно.

Самая необходимая скромная одежда, самая неприхотливая еда, и никаких излишеств. Мать выучилась шить, когда мне пришло время идти в первый класс, а я была настолько крошечная в свои шесть с половиной лет, что школьной формы по росту было не сыскать.

В начале следующего учебного года кто-то подарил маме маленький кусочек белого гипюра (кружевная ткань, если кто не знает), и мама сшила мне блузку. Но… за окном октябрь, а так хотелось пойти куда-нибудь в обновке. Видимо, на октябрь приходился какой-то праздник, и мама наспех, не вдаваясь в подробности, написала в оставленной мне записке, чтобы я надела блузку, забыв добавить, что сверху при этом нужно надеть пальто. Боже! Какой счастливый случай! В школу идти довольно далеко, через весь городок. Это сколько же людей увидят меня в новой нарядной блузке!

И я — в октябре! вот-вот должен был выпасть первый снег — через весь городок, не торопясь, заранее выйдя из дома, пошла в школу, а оттуда к подружке, в другой конец городка. Ах, какой праздник был в моей душе, как оборачивались мне вслед люди, как они смотрели (!) на мою кружевную блузку!.. От подружки я ушла в её стареньком зимнем пальто, а дома… что меня ожидало дома! С каким ожесточением порола меня мать, маленькую, часто болеющую девочку, ведь она не имела права не работать, если я простужусь, ведь каждую нашу с братом болезнь она воспринимала как вызов, как желание ей досадить и доставить лишние неприятности. Но… гипюровая блузка стоила порки. Я так думаю и теперь, по прошествии многих лет.

Мне лет семь-восемь. Мать не могла вечно ходить в обносках, и было решено купить ей новое зимнее пальто. Для этого нужно было съездить в областной центр, и покупку приурочили к очередной командировке отца. Деньги собирались долго и сложно, но всё же сумма была достаточной, и мать, поколебавшись, решилась доверить ему покупку.

Весь день мы с тревогой ждали его возвращения — а вдруг, как это часто бывало, он просто оставит деньги в одном из тамошних ресторанов?! Отец вернулся трезвым и весёлым. В руках он держал увесистый пакет. «Новое пальто!» — подумала я с удовольствием, представляя, как обрадуется мама. «Неужели он купил мне новое пальто?» — с недоверием смотрела она на пакет. Наконец, насладившись нашим нетерпением, он развязал его… Да, там было-таки новое пальто — кожаное, последняя тогдашняя мода. Но… для него самого, не для мамы. Я огорчилась, а мать — мать ещё долго с восторгом смотрела на отца, восхищаясь: до чего хорош он в нём, как ладно сидит обновка на его стройной фигуре.

Нет, я никогда не могла её понять…

Дитя улицы, заброшенное, неухоженное, запуганное отцом-алкоголиком, предоставленное самой себе матерью, с утра до ночи занятой на работе, — такой я была в девять лет. Что такое дом, домашний уют, я понимала, когда приходилось ночевать по очереди у соседей. Отец становился зачастую просто опасен, и дома оставаться было невозможно. Квартирка наша была крошечной, комната да кухонька с печкой — мы жили в очередном маленьком провинциальном городке. Чтобы дети не путались под ногами, мать подсаживала нас с братом на шкаф — высота потолка позволяла, — и там мы часами проводили время: я с книгами, а брат с игрушками. Есть и фотография тех времён, снятая, видимо, в подобный момент. На первом плане — брат с кошкой в обнимку, а сзади, на корточках, сижу я.

Были, естественно, подружки, которые время от времени отрывали меня от книг и просвещали, как умели, в смежных с литературой областях. Так я впервые узнала о деторождении и о том, что этому предшествует. Боже, каким страшным откровением стали для меня рассказы подружек! Нет, решила я для себя, только не выходить замуж, только не иметь детей! Неподалеку от нас жила одинокая женщина — старая дева. Как же я ей завидовала! Какой замечательной мне казалась её жизнь, лишённая «прелестей» семьи!

Она была одна такая в округе, и я сокрушалась, что вряд ли мне повезёт, как ей — ведь счастье встречается так редко…

В свои двенадцать лет я не вылазила из ангин. Хорошая генетика, витамины в буквальном смысле под ногами (мы, дети, ели на улице всё, что растёт, — от съедобных травок до цветков акации, от лесных ягод до дурмана, об этом особый рассказ, если будет время) уберегли меня от более тяжёлых диагнозов. Но ангины, эти бесконечные ангины — с огромной температурой, нарывами миндалин — привели к приобретённому пороку сердца, а поскольку мода на удаление миндалин прошла, врачи начали искать выход. Они посоветовали матери повезти меня на море, в надежде на то, что перемена климата и полоскания морской водой приостановят мой путь на операционный стол.

Сказано — сделано. Мама назанимала денег, сколько могла, взяла меня и брата, и мы поехали по самому дешёвому варианту из всех возможных — с проживанием в палаточном городке на берегу моря. Об одном только нас не предупредили перед отъездом: раскладушки, спальные мешки и другие принадлежности мы должны будем взять напрокат под залог наличных денег, которые нам вернут в конце пребывания в лагере. Я помню хорошо, что в результате у нас на троих осталось 50 советских рублей, а впереди был почти месяц отдыха. Но даже эти деньги нельзя было оставлять в неохраняемом лагере, поэтому, дав домой слёзную телеграмму бабушке с просьбой занять ещё денег, мы с мамой пошли в сберегательную кассу — оставить там деньги на хранение. Потом мы делили время между очередями в сберкассу (взять часть денег на питание) и очередями в столовую.

Но вернёмся в то первое посещение сберкассы. Перед нами стояла семья — отец, мать и дочь, моя ровесница. В руках главы семейства была толстая пачка советских десятирублёвок (куда нашим неполным пятидесяти рублям!), а мать с дочерью, не переставая, о чём-то болтали. Отцу, видимо, надоело это щебетанье, и он попросил их отойти к окну и продолжить разговор там. На протяжении всего времени я переводила завороженный взгляд с этой пачки денег на противоположную сторону помещения. Передо мной была счастливая семья — трезвый отец, довольная мать и беззаботная дочь. Именно в те минуты я, двенадцатилетняя, поклялась себе: или у меня будет такая семья, или никакой вообще. Не сумма денег поразила меня, а то доверие, которое ощущалось между ними, та счастливая безмятежность людей, которым не приходится думать о каждой потраченной копейке, бояться вечерних дебошей и ночных кошмаров.

И ещё одно грустное воспоминание. Денег было мало даже после того, как бабушка героическими усилиями добыла ещё некоторую сумму и прислала нам. В столовой, настоявшись в очереди, мама брала нам с братом вожделенные котлеты с картофельным пюре, а себе какую-нибудь пустую кашку, отговорившись отсутствием аппетита.

Я, конечно, всё прекрасно понимала, но… но в мои неполные тринадцать мне так хотелось есть! Я до сих пор люблю «столовские» котлеты — у них запах и вкус моего детства, моего первого свидания с морем.

Кстати, полуголодное существование моей матери на берегу моря, в палаточном лагере, принесло свои плоды с первого раза. Видимо, меня всё же мучила совесть в большей степени, чем это помнится теперь. Во всяком случае, в следующий раз у меня воспалилось горло лишь в 25 лет, когда неожиданно и запоздало начал прорезываться первый и единственный зуб мудрости.

Моя мать, в отличие от меня, любила отца. Они учились в одном классе. Белобрысый мальчишка со следами оспы на лице, чья фотография до сих пор «украшает» мой детский альбом, превратился в красавца-блондина. Синие глаза, густая шевелюра зачёсанных назад светлых волос, идеально правильные, до холодности, «арийские» черты — нос, рот, овал лица. Наше с ним внешнее сходство — пожалуй, это не совсем точно. Просто я больше была похожа на него, чем на мою (рядом с таким красавцем) простушку-мать. Фото отца в его институтском альбоме могло быть уместным на обложке любого журнала о кумирах советского кинематографа.

Пристрастие к спиртному сделало своё дело. Безусловно, он продолжал нравиться женщинам и методично соблазнял всех подруг матери, всех своих сослуживиц, всех, на которых останавливался взгляд его холодных глаз. Из многочисленных романов он, потрёпанный и пристыженный, тем не менее возвращался домой, к жене, на теле которой месяцами не исчезали синяки от пьяных колотушек. Такие вот странности любви.

Итак, мне лет 13—14. Я была тихой девочкой, предоставленной самой себе. Бабушка спала на кухне, мы с братом в дальней маленькой комнатушке, из которой выйти можно было через комнату побольше — гостиную и одновременно родительскую спальню.

Накануне отец вернулся домой в совершенно непотребном виде. Всем пришлось лечь пораньше: в таком состоянии в нём просыпался зверь, и спина матери могла украситься очередным свидетельством «супружеской любви». Наконец, наступило утро, мне нужно было выйти, но какие-то странные, тревожащие, пугающие звуки доносились из родительской спальни. Боже, до чего я была наивна и неиспорчена тогда, как немного я понимала!.. Когда я решилась открыть дверь, отца уже не было, из ванны доносился плеск воды, а моя мать лежала, уткнувшись в стенку, и тихо всхлипывала, стараясь сдерживать рыдания. В воздухе стоял запах перегара и еще чего-то незнакомого…

Интуиция, интуиция… Именно она и прочитанные, но не до конца понятые «взрослые» страницы в книгах, позволили мне понять, что здесь произошло несколько минут назад. Моя мать попросту была изнасилована так и не протрезвевшим до утра отцом, и сейчас изливала в слезах горечь женского унижения.

О! Как же я ненавидела мужчин, как боялась их, как не доверяла!..

Мне казалось, что все они, без исключения, — грубые животные, способные только унизить, искалечить, надругаться…

Девичьи мечты о любви? Бросьте! Конечно, я влюблялась в мальчишек как и все, но лишь пока они были от меня на достаточном расстоянии.

Будущее замужество являлось для меня печальной неизбежностью, уйти от всех горестей которой можно было одним-единственным способом: избрать себе в мужья абсолютно непьющего человека, отбросив при этом все лирические мысли, связанные с браком.

Мой отец продолжал чередовать вино и женщин. Период его очередного увлечения и стал концом моего детства. Мать то ли не видела всего этого, то ли умело притворялась. Я же взрослела, и с каждым годом всё беспросветней казалась мне моя жизнь. Было стыдно перед подругами за пьяного, опустившегося отца, за скандалы, грязные ругательства, доносившиеся из окон квартиры. Детские влюблённости закончились, а о том, чтобы «завести мальчика», и речи не могло быть. Страх перед мужчинами, недоверие, ожидание подвоха и обмана — вот такими были мои тогдашние чувства.

Новая избранница отца уехала в отпуск, а ему на работу прислала телеграмму, чтобы он встретил её на вокзале. Отец к тому времени почти забросил работу, и «доброжелатели» принесли телеграмму домой, прямо мне в руки. Это было вожделенное избавление, подарок судьбы. К тому времени я уже осознавала, что любовь матери к отцу настолько неистребима, что она готова терпеть побои, издевательства и унижения, только бы он был рядом. Но устоит ли эта любовь перед неоспоримым доказательством измены в моих руках? И я побежала на работу к матери. Всё получилось хорошо — для меня хорошо.

Мне оставался всего год в школе. В крайнем случае, я готова была учиться вечерами и работать, но до этого дело не дошло. Примирение родителей оказалось кратковременным, мать вернулась домой, и жизнь пошла своим чередом. В доме много лет не покупали спиртного, но зато в первый же год без отца у нас появился новый телевизор, дома воцарился покой, а мои взгляды на мужчин, пусть и не радикально, но всё же начали меняться. Во всяком случае, я знала, что бывают исключения из знакомых мне правил.

Осталось подвести дебет и кредит.

С одной стороны, я выросла сильной, привыкшей во всём полагаться на себя. И за это, наверное, я должна, как ни странно, благодарить своего отца, не дававшего мне расслабляться. Не знаю, как сложилась в этом смысле жизнь у той девочки из сберкассы на море.

С другой стороны, моё отношение к мужчинам никогда не было ровным и безмятежным. Во всяком случае, мне так и не встретился человек, которому я могла бы полностью довериться. В каждом из них было что-то от отца. И это грустно.

А по большому счёту… по большому счёту, в основание своей жизни я могу положить вот этот камень с надписью:

Палома, декабрь 2005 года