Я иногда думаю: ну почему мы так редко вспоминаем Ивана Бунина? Словно какой-то заговор молчания. «Было начало осени, бежал по опустевшей Волге пароход „Гончаров“. Завернули ранние холода, туго и быстро дул навстречу, по серым разливам её азиатского простора, с её восточных, уже порыжевших берегов, студёный ветер, трепавший флаг на корме, шляпы, картузы и одежды ходивших по палубе, морщивший им лица, бивший в рукава и полы…»
Итак, Бунин.
Как отблеск от заката, костёр меж сосен пляшет. Ты что грустишь, бродяга? А ну-ка, улыбнись! И кто-то очень близкий тебе тихонько скажет: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!»
— Позвольте, но ведь это Митяев?!
— Митяев, да.
— Но при чём тут Бунин?
При чём тут Бунин… При том!
Лето 1987 года. Ниже Тарусы, на противоположном берегу Оки, ниже Поленова даже, есть такая изумительной красоты деревенька, Митино называется. И старый колёсный пароход «Михаил Пришвин» на приколе. И берег, высокий и песчаный. И в прибрежной тине — беззащитные обломки пароходного колеса с облупившейся от времени надписью «Леонид Собинов».
И сосны до неба. И тишина.
И вот однажды эту тишину разорвали голоса: именно там, всего в двухстах метрах от «Пришвина», случился какой-то немаленький слёт любителей бардовской песни. Представьте себе картину: «лысые романтики» бесцельно бродят туда-сюда с шампурами, смех, похлопывание по плечу, негромкие звуки гитар там и тут. А в центре, у большого костра, незнакомая и прекрасная девушка поёт под гитару эту песню Олега Митяева. Она пела: «Как здорово, что все мы здесь…», а я смотрел и смотрел на неё. Как же мне тогда хотелось к ней подойти!..
Очень хотелось. Но… Но, но, но!.. А потом я вернулся в Москву и с удивлением узнал, что для кого-то из близких мне людей, другого поколения, памятен именно «Леонид Собинов», тогда белоснежный и гордый, и совсем другое лето, и совсем другая жизнь.
А вот теперь — Бунин:
За Курском, в вагоне-ресторане, когда после завтрака он пил кофе с коньяком, жена сказала ему:
— Что это ты столько пьёшь? Это уже, кажется, пятая рюмка. Всё ещё грустишь, вспоминаешь свою дачную девицу с костлявыми ступнями?
— Грущу, грущу, — ответил он, неприятно усмехаясь. — Дачная девица… Amata nobis quantum amabitur nulla!
— Это по-латыни? Что это значит?
— Этого тебе не нужно знать.
— Как ты груб, — сказала она, небрежно вздохнув, и стала смотреть в солнечное окно.
Если вы затрудняетесь с переводом этой латинской фразы, посмотрите сами у Бунина. «Руся» рассказ называется.
И снова Митяев:
И всё же с болью в горле мы тех сегодня вспомним, Чьи имена, как раны, на сердце запеклись, Мечтами их и песнями мы каждый вдох наполним. Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!
С тех пор прошло уже 18 лет. Для юности — это вся она, юность. И обломки нашего парохода лежат теперь, наверное, неизвестно где, и опять торчит из прибрежных камышей кусок пароходного колеса с еле различимой надписью — уже «Михаил Пришвин». Чья-то жизнь облупливается…
А тот самый, бунинский ещё, «Гончаров» — вот он, смотрите. Как говорится, чудом сохранился…
Sic transit gloria mundi.
Валентин Антонов, март 2006 года