Паровоз по-польски
Это удивительное стихотворение написал выдающийся польский поэт Юлиан Тувим. Оно практически не поддаётся адекватному переводу. Более того, для полноценного восприятия нужно его не просто читать глазами, пусть даже и в оригинале, — нет, его непременно нужно слышать.
Конечно, трудно рассчитывать на то, что все наши читатели, особенно юные, знают польский язык. Едва ли… но зато они знают русский! Уверяю вас, в данном случае этого вполне достаточно. Нужно только постараться и заставить себя не переводить каждое слово (многие слова будут понятны и без перевода), а просто слушать стихи — так, как слушают музыку (в конце концов, в музыке вообще ведь нет никаких слов). Просто слушать и наслаждаться тем, насколько мастерски Тувим подбирает звуки и непринуждённо меняет естественный ритм стиха, будто бы рисуя словами, совсем как художник рисует красками, картину отправляющегося со станции поезда.
Но почему же — «поезда»? Откуда вдруг появился поезд?.. Дело в том, что то знаменитое стихотворение, о котором мы говорим, называется «Lokomotywa» (читается так: «Локомотыва»; слоги, на которые падает ударение, условимся подчёркивать).
Ну, и как? есть что-нибудь непонятное в названии? Локомотив. Во времена Тувима не было никаких иных локомотивов, кроме полузабытых ныне паровозов. Поэтому — «Паровоз»: именно так обычно и передаётся это название по-русски.
Представьте себе вокзальный перрон, длиннющий поезд (вагонов сорок будет, пожалуй…), а впереди — красавец паровоз: огромный такой, весь такой распаренный, с большими красными колёсами, с блестящими от масла чёрными боками, время от времени со страшным шумом и шипением выпускающий клубы горячего пара…
Представили себе картину? Теперь давайте послушаем самое-самое начало стихотворения Юлиана Тувима «Lokomotywa». Читает Пётр Фрончевский (Piotr Frączewski):
«Stoi na stacji lokomotywa» (стои на стацйи локомотыва) — стоит на станции локомотив… чего ж тут непонятного? Вторая строчка: «Ciężka, ogromna, i pot z niej spływa» (ченжка, огромна, и пот з ней сплыва)… да всё же, в общем, понятно… разве что слово «ciężka»? Прислушайтесь: ciężka (ченжка) — в сущности, тот же самый корень, что и в русских словах «тяжкая», «тяжёлая». Тяжёлый такой паровоз, огромный, и пот с его боков сплывает-стекает. А вот что там за пот, кстати? Смотрим и вслушиваемся: «Tłusta oliwa» (тлуста олива). Олива, олива… Масло, что ли?.. Не оливковое, конечно, но всё равно же масло. Масло «тлустое» — то есть, «толстое», жирное такое. Жирным маслом потеет тот паровоз, вот что! Послушаем-ка начало стихотворения ещё разочек — всё ведь понятно без перевода, не правда ли?..
И вот стоит он под парами, этот огромный тяжёлый паровоз с блестящими от масла чёрными боками. Вот стоит он, словно доисторическое чудовище, — пыхтит как живой, дышит, выдувает наружу свой горячий пар…
Самое главное — не переводить! Старайтесь дать волю воображению, представить себе мысленно всю эту картину: бух! — и вырывается новый клуб пара… уфф! — как же горячо!.. Жар так и бухает из разогретого брюха чудовища, и оно уже изнемогает, оно уже едва сопит и еле дышит от этого жара внутри себя, а кочегар, который и распалил-то весь этот огонь, ещё и ещё подсыпает уголь в то разогретое брюхо… Самое главное — не переводить ни в коем случае!
Не беда, если какое-то слово вы здесь не поймёте. Главное — вслед за автором нарисовать мысленно картину, настроиться на неё. А слова? да что слова: «z brzucha» (з бжуха) — из брюха, «sapie» (сапье) — сопит, естественно… «Węgiel» (венгель) — уголь, «palacz» (паляч) — кочегар, который и распалил огонь… Да! «gorąco» (горонцо) — это, конечно же, «горячо». Что же ещё?..
Главное — не переводить, а видеть всю картину в целом. Помните? «Глокая куздра штеко бодланула бокра и курдячит бокрёнка» — это вообще ни по-каковски, а ведь картину вы всё-таки видите, и вы готовы собственными руками отшлёпать эту нехорошую куздру, которая даже на беспомощных маленьких бокрят нападает…
Вообще, автор стихотворения концентрирует внимание читателей именно на паровозе, а о торжественном моменте присоединения к паровозу тех самых четырёх десятков вагонов Тувим сообщает как-то вскользь: вагоны-де к нему прицепили, большие вагоны и тяжёлые, из железа и стали. Но ведь без вагонов какой же поезд, правда? И ведь читателей, особенно маленьких, очень интересует: а кто же собирается в этом поезде уезжать? Идя им навстречу, Юлиан Тувим сразу предупреждает: в каждом вагоне — полно людей. А именно: в первом вагоне — коровы, во втором — кони, а вот в третьем — в третьем вагоне сидят одни лишь толстяки («same grubasy», самэ грубасы), сидят и едят жирные колбасы (слово «tłuste» — тлусте — вы уже знаете: масло тоже ведь было жирное).
Самое главное — не переводить, а воспринимать! И тогда вы своими собственными глазами увидите, что четвёртый вагон полон бананов, и что в пятом вагоне стоят шесть фортепьяно, и что в шестом — пушка («armata», армата), большая такая пушка: под каждым её колесом («kołem», колэм) — железная балка («belka», бэлька). Слушаем Петра Фрончевского:
Лично мне всегда казалось, что описывать пассажиров поезда нужно медленно, растягивая слова, словно смакуя вид всех этих коров, коней, толстяков, бананов и пушек. Ведь поезд же всё ещё стоит на станции, правда? И торопиться особенно некуда: все уже сидят на своих местах и лениво, от нечего делать, едят свои жирные колбасы. Вы замечали, что в поезде всегда почему-то появляется аппетит?..
Но продолжим, однако, заглядывать в окна вагонов. В седьмом вагоне мы видим дубовые («dębowe», дэмбовэ) столы и шкафы, в восьмом расположились слон, медведь и две жирафы, в девятом вагоне (ну вот как тут не вспомнить Михаила Задорнова с его девятым вагоном!) — одни лишь откормленные свиньи («tuczone», тучонэ — старое русское слово «тучный» помните?), в десятом же — сундуки, ящики и коробки («kufry, paki i skrzynie», куфры, паки и скшине)…
Вообще, как мы с вами уже успели на глазок прикинуть, всех вагонов в том поезде будет, пожалуй что, и до четырёх десятков. Тувим честно признаётся: «Я не знаю, что в них ещё размещается». Ну, если уж сам автор не знает этого, то и мы оставим свои догадки при себе, а лучше опять послушаем пана Фрончевского:
Следующие четырё строки демонстрируют нам, почему иногда так трудно бывает переводить с родственных языков. Судите сами. Юлиан Тувим рисует далее очень образную и смешную картину: пусть бы пришли хоть и тысяча атлетов, и каждый из них съел бы тысячу котлет, и каждый ну не знаю как бы напрягался — то и тогда они этот поезд даже с места не сдвинут!
Так вот, слова в польском и в русском языках очень похожи, и всякий без труда понимает крепкую польскую рифму: «tysiąc atletów» (тыщёнц атлетуф) и «tysiąc kotletów» (тыщёнц котлетуф). Легко сказать по-русски «и если б пришли вдруг тыща атлетов», но это невозможно напрямую срифмовать: нельзя ведь сказать «тыща котлетов», правда ведь? И вот приходится переводчикам как-то выкручиваться, неизбежно теряя при этом в образности и в лаконизме оригинального стиха. Например, Эмма Мошковская так передала эти тувимовские четыре строки:
И если б явились Сто двадцать атлетов, И съели б атлеты Большие котлеты, — Они за любую большую награду Не сдвинули б с места Такую громаду!
Смотрите: у Тувима каждый из тысячи атлетов съел бы по невероятной для любого ребёнка тысяче котлет — и даже тогда атлеты ничего не смогли бы поделать с поездом. Вот это, я понимаю, тяжесть! А у Мошковской — ну что такое для настоящего атлета какая-то там одна котлета, пусть даже и большая? Так, пустяки… «Большую котлету я и сам могу съесть, — подумает маленький читатель. — Конечно, они не сдвинут поезд с места! Потому что кушают мало, а не потому, что такой тяжёлый поезд».
(Говоря в скобках, с «наградой» тоже не всё хорошо. У Тувима сказано ясно и чётко: «I każdy nie wiem jak się wytężał» (и кажды не вьем як ще вытэнжал, то есть «каждый не знаю как бы напрягался», а у Мошковской мы читаем о награде. Тувим говорит о пределе возможностей, а Мошковская — о пределе материальных стимулов…)
Слушаем и легко понимаем Петра Фрончевского:
Ожидание, так долго томившее и толстяков с их колбасами, и коров, и откормленных свиней, да и сам паровоз, внезапно, вдруг («nagle», нагле) прерывается звуком свистка («gwizd», гвизд). Отправляемся! Каждый, кто хотя бы раз в жизни видел, как трогается с места паровоз (а когда Тувим писал своё стихотворение — кто этого не видел?), легко представит себе всю картину: паровоз с шумом выпускает клуб пара, напружинивается словно и — с лязгом и грохотом его колёса начинают поворачиваться, сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее!
Финальная часть стихотворения Тувима — это просто шедевр. Только в польском языке с его обилием шипящих звуков можно было столь блестяще нарисовать картину набирающего скорость паровоза. Тут даже и переводить совсем ничего не надо, это просто музыка.
Несколько слов, которые могут быть непонятны. «Jak żółw — ociężale» (як жулв оченжале) — медленно, как черепаха), «szyna» (шына) — рельс), «koło» (коло) — колесо). Остальное и переводить-то не надо: перевод понятен по контексту, а если что и поймёте не совсем точно, то и не беда: главное — вы всё равно в точности поймёте, какую именно картину хотел изобразить автор. Обратите внимание на то, насколько естественно, органично возрастает тут темп стиха: поезд набирает ход и вырывается за пределы станции. Слушаем очередной фрагмент:
Вырывается за пределы станции… «A dokąd? A dokąd? A dokąd? Na wprost!» (А доконд? А доконд? А доконд? На фпрост!) — «Куда же? Куда же? Куда же? Вперёд!».
«Po torze» (по тоже) — по рельсам («tor», тор — это «путь, дорога, колея»; сравните с русским словом «проторить»). Поезд мчится через мост, горы, тоннель, поля и лес — эти слова будут понятны безо всякого перевода. Спешит паровоз, торопится, чтоб не опаздывать: чух-чух-чух, чух-чух-чух, — и в такт, ритмично, громыхают и постукивают колёса: так-то-то, так-то-то, так-то-то… Слушаем и представляем себе:
Паровоз набрал свою, как говорится, крейсерскую скорость, и теперь он будет ехать в таком темпе… до самого конца стихотворения. Гладко так, легко так катит паровоз, словно бы это был мячик («piłeczka», пилэчка), а не стальная, тяжёлая, запыхавшаяся («zziajana, zdyszana», зжяйяна, здышана) махина. Словно бы это был пустяк какой-нибудь, потеха, игрушка жестяная («fraszka, igraszka, zabawka blaszana», фрашка, играшка, забавка блашана).
Похоже на то, что и Пётр Фрончевский в своём темпе исполнения старается не отставать от паровоза: он тоже выглядит очень запыхавшимся, «zziajanym» и «zdyszanym»:
«Но откуда ж это… как же это… почему он так мчится?» — спросит папу юный читатель или слушатель, и он будет прав в своём вопросе: ведь чуть раньше его поразило, что тяжеленный тот поезд не смогли бы сдинуть с места даже тысяча атлетов, да ещё и после тысячи тысяч съеденных ими котлет, да и ещё и при всём их старании! Юный читатель будет прав, потому что ведь точно такой же вопрос задаёт и Юлиан Тувим: «A skądże to, jakże to, czemu tak gna?» (а скондже то, якже то, чэму так гна?). Кто всё это толкает («pchać», пхачь — толкать, пихать)? Так сильно толкает, что поезд «pędzi, wali, bucha buch-buch» (пэнджи — несётся)?
Тут же, на полном ходу поезда, в ритме его движения и под постукивание его колёс, Тувим всё нам подробно объясняет: да это же горячий пар привёл всё в движение! (В рух; а ещё я совсем забыл сказать, что слово «пар» в польском языке — женского рода: «para». Точь-в-точь как «локомотив»). Это же горячий пар, который из котла идёт по трубам в поршни («rurami do tłoków», рурами до тлокуф), а уж поршни те движут колёса с обоих бокуф!.. Слушаем этот фрагмент:
… И поршни погоняют те колёса, толкают их, и поезд катится («i pociąg się toczy», и почёнг ще точы) — потому что пар всё жмёт и жмёт («wciąż tłoczy i tłoczy», фчёндж тлочы и тлочы) на поршни, а колёса громыхают и стучат: так-то-то, так-то-то, так-то-то, так-то-то…
«Tak to to, tak to to, tak to to, tak to to»… Под этот колёсный перестук и заканчивается стихотворение Юлиана Тувима «Lokomotywa»:
А теперь мы сделаем вот что: соберём-ка фрагменты вместе и послушаем всё стихотворение Тувима целиком — в оригинале, без посредников, именно так, как его и написал автор.
Читает — и замечательно читает! — Пётр Фрончевский:
Это было здорово, не правда ли? А хотите посмотреть, насколько теряет это стихотворение при переводе его на русский язык? Выше уже цитировались строки Эммы Мошковской; давайте же взглянем на весь её перевод.
Итак, стихотворение Юлиана Тувима «Паровоз» в пересказе с польского Э. Мошковской. Маленькая книжица, изданная в 1979 году издательством «Детская литература». Книжка эта иллюстрирована рисунками Н. Цейтлина… ну, пусть уж будут и рисунки!
Паровоз
Стоит он, сопит он, вздыхает он тяжко,
И потная взмокла от масла рубашка,
И паром он пышет,
И жаром он дышит;
Идёт кочегар и как будто не слышит,
Не слышит, не слышит,
Как тяжко он дышит!
|  |
 |
И уголь бросает в огромное брюхо,
И уголь тяжёлый там бухает глухо,
И в брюхе горячем
Пылает так ярко!
Уфф, жарко,
Пуфф, жарко,
Ухх, жарко,
Пухх, жарко!
|
А вот и вагоны уже прицепили И чем только, чем только их не набили! В один пятьдесят поросят посадили, В другом преогромные свиньи ходили, |  |
 |
А в третьем вагоне Не свиньи, а кони, И кони в четвёртом, В четвёртом вагоне. |
А в пятом вагоне, Вы думали, кони? Одни толстяки в этом пятом вагоне! Сидят толстяки И жуют там колбасы, И вкусные бублики, И ананасы… |  |
 |
В шестой погрузили двенадцать роялей, Двенадцать роялей, Мы сами видали! В седьмом поместились большие диваны, В восьмом поместились диваны и ванны! В девятом — жираф, бегемот и телушка, В десятом вагоне — Огромная пушка! И сорок вагонов наполнены были, И что в тех вагонах, мы просто забыли! |
И если б явились Сто двадцать атлетов, И съели б атлеты Большие котлеты, — Они за любую большую награду Не сдвинули б с места Такую громаду! Вдруг — Свист! Вдруг — Визг! И Вдруг — Пыххх!.. Пуххх!.. |  |
Едва, Понемногу, Сперва Понемногу, Да, да, Понемногу — В дорогу! В дорогу! |
Быстрее, быстрее колёса крутились,
И вот все вагоны вперёд покатились,
Как будто они —
Не вагоны, а мячики!
Так-чики,
так-чики,
так-чики!
так-чики!
|
 |
Поле проехали, Рощу и речку — И горы навстречу, И город навстречу! И катят, и катят вагоны все вместе И вовремя, вовремя Будут на месте! Но кто это, кто это, Кто их толкает, И где, у кого это Сила такая? |
Такая силища У пара, У пара, Бежит он по трубам От страшного жара! Бежит из котла Он с водою бурлящей — Водою |
Такою шипящей, кипящей! И пар из котла убегает поспешно, И всех на пути он толкает, конечно! Рыча и фырча, Навалился без спроса На два рычага, Рычаги — на колёса, И крутит, и крутит колёса рычаг… |
Да, так это,
так это,
так это,
так!
Теперь вы и сами можете оценить потери: сравните, например, как паровоз трогается с места в стихотворном переводе Эммы Мошковской и в оригинальном стихотворении Юлиана Тувима:
Едва, Понемногу, Сперва Понемногу, Да, да, Понемногу — В дорогу! В дорогу! |
Najpierw — Powoli — Jak żółw — Ociężale Ruszyła — Maszyna — Po szynach — Ospale… |
У Тувима паровоз набирает ход совершенно явственно, ощутимо, с каждой секундой, и вы буквально слышите, как ритмично, с шипением, он выбрасывает пар: найперв — поволи — як жулв — оченжале — рушыла — машына — по шынах — оспале…
В стихотворении Юлиана Тувима едет именно паровоз, а вот в русском его переводе — да что угодно едет, хоть заводная детская игрушка! Получается, что и коровы со свиньями вроде бы есть, и атлеты на месте, и даже ананасы с бубликами разнообразили меню толстяков — а вот что-то главное пропало… Музыка стиха?
Валентин Антонов, октябрь 2008 года